– Нет, – твердо сказала я. – Нет у меня никакого обострения. Вам кажется.

Мама только плотнее зажала уши:

– Эви, ты погляди на себя! На свои руки!

Я опустила взгляд. Ладони и впрямь кровоточили.

– И что? Что такого в том, что я слежу за чистотой? Разве другие не моются? Разве не покупают антибактериальные гели и не льют себе на руки после поезда? Мир полон грязи, мам! Почему я не имею права на чистоту?

Мама покачала головой. В ее глазах явственно читалось: «Мы снова вернулись к началу! Поверить не могу!»

– Мы это когда-то уже обсуждали, Эвелин, – включился в разговор папа. – Дело в том, что ты моешься слишком уж часто! Стремление к чистоте подавляет тебя!

– Нет, это вы меня подавляете! – вскричала я так громко, что Роуз отпрянула от меня и опустилась на стул. – Это вы все портите! Я хожу в колледж, неплохо учусь, нашла себе друзей, начала нравиться мальчикам! А крыша у меня едет потому, что вы вечно мне мешаете!

– Ради твоего же блага, – прогремел папа в ответ.

– Да ладно! Ты людей тоже для их же блага увольняешь небось? Так ты перед собой и оправдываешься?

– Завтра мы поедем к Саре и попросим ее увеличить дозу лекарства, пока обострение не закончится.

– Нет! – воскликнула я.

Только не таблетки! Я ведь уже начала с них слезать!

– Да.

– А я не поеду! И вы меня не заставите!

– Мы заберем тебя сразу после пар.

Нет уж, не поеду, ни за что не поеду к Саре!

– Ну ладно, – отрезала я, чтобы усыпить их бдительность.

И пока они приходили в себя – Роуз по-прежнему плакала, папа злился, а мама сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, – я вдруг поняла, что мне выпал шанс, который нельзя упускать. Я пулей выскочила с кухни, взбежала по лестнице на второй этаж и заперлась в ванной. Когда на меня наконец обрушились струи воды, мне стало гораздо легче.