«Барыня, барыня, – вырабатывал виртуоз, – сударыня-барыня».

Балалайка пришла в движение. Она перелетела за спину артиста, и из-за спины слышалось: «Если барин при цепочке, значит, барин без часов». Она взлетала на воздух и за короткий свой полет выпускала немало труднейших вариаций.

Балалаечник бисировал до тех пор, пока у него не полопались струны.

Балалаечник бисировал до тех пор, пока у него не полопались струны.

Наступил черед Жоржетты Тираспольских. Она вывела с собой табунчик девушек в сарафанах. Концерт закончился русскими плясками.

Пока «Скрябин» готовился к дальнейшему плаванью, пока капитан переговаривался в трубу с машинным отделением и пароходные топки пылали, грея воду, – духовой оркестр снова сошел на берег и к общему удовольствию стал играть танцы. Образовались живописные группы, полные движения. Закатывающееся солнце посылало мягкий абрикосовый свет. Наступил идеальный час для киносъемки. И действительно, оператор Полкан, позевывая, вышел из каюты. Воробьянинов, который уже свыкся с амплуа всеобщего мальчика, осторожно нес за Полканом съемочный аппарат. Полкан подошел к борту и воззрился на берег. Там на траве танцевали солдатскую польку. Парни топали босыми ногами так, будто хотели расколоть нашу планету. Девушки плыли. На террасах и съездах берега расположились зрители. Французский кинооператор из группы «Авангард» нашел бы здесь работы на трое суток. Но Полкан, скользнув по берегу крысиными глазками, сейчас же отвернулся, рысью подбежал к председателю комиссии, поставил его к белой стенке, сунул в его руку книгу и, попросив не шевелиться, долго вертел ручку аппарата. Потом он увел стесненного председателя на корму и снял его на фоне заката.

Закончив киносъемку, Полкан важно удалился в свою каюту и заперся.

Снова заревел гудок, и снова солнце в испуге убежало. Наступала вторая ночь. Пароход был готов к отходу.

По коридорам и лесенкам бегал Персицкий, разыскивая исчезнувшего корреспондента ТАСС. Корреспондента нигде не было. Только тогда, когда уже убирали сходни, корреспондент объявился. Он бежал вдоль берега, спотыкаясь, гремя баночками и размахивая удочкой. – Человека забыли! – кричал он протяжно. – Человека забыли! Пришлось подождать. – Чтоб вас черт побрал! – сказал Персицкий, когда истомленный корреспондент прибыл. – Рыбу ловили? – Ловил. – Где же ваши осетры, налимы и раки? – Нет, это черт знает что! – заволновался корреспондент. – Распугали всю рыбу своими оркестрами! И даже наконец, когда одна рыба уже клюнула, заревел этот ужасный гудок, и рыба тоже убежала. Нет, товарищи, в таких условиях работать совершенно невозможно!.. Совершенно!.. Разгневанный корреспондент пошел к капитану справляться о ближайшей остановке. – Сначала Юрино, – сказал капитан, – потом Козьмодемьянск, потом Васюки, Мариинский посад, Козловка. Потом Казань. Идем по расписанию тиражной комиссии. Узнав то, что узнают все: сколько, приблизительно, такой пароход может стоить и как он назывался до революции, – корреспондент перешел на не менее тривиальные расспросы о волжских перекатах и мелях. – Ну, это дело темное, – вздохнул капитан, – когда как. Каждый день дно может перемениться. На это обстановка есть. – Какая обстановка? – удивился корреспондент. – Маяки, буи, семафоры на берегах. Это и называется обстановкой. А главное – практика. Вот сынишка мой… Капитан показал на двенадцатилетнего мальчугана, сидевшего у поручней и глядевшего на проплывающие берега. – Настоящий волгарь будет. Лучше меня фарватер знает. С шести лет его с собой вожу. Разговор с корреспондентом прервал заведующий хозяйством. За ним шел несколько растерянный директор бриллиантовой концессии. – Это наш художник, – сказал завхоз, – мы тут делаем транспарант. Так вот, нельзя будет прикрепить его к капитанскому мостику? Оттуда его будет видно со всех сторон. Капитан категорически отказался от украшения мостика. – Ну, тогда рядом! – Рядом – пожалуйста! Завхоз обратился к Остапу. – А вам, товарищ художник, удобно будет сбоку от капитанского мостика? – Удобно, – со вздохом сказал Бендер. – Так смотрите же! С утра приступайте к работе.