Тогда барин, долго сдерживавший себя, в свою очередь пришел в ярость, свернул модный журнал и с силою швырнул его на туалетный столик…

— Э, черт меня подери!.. Это уж чересчур надоело!.. Постоянно одна и та же история… Что бы ты ни сказал, что бы ты ни сделал, с тобой обращаются, как с собакой… Постоянные грубости, брань… Довольно с меня подобной жизни… Твои рыночные замашки… я сыт ими по горло… И, сказать тебе?.. Корсет твой… корсет твой — гнусен… Это — корсет публичной девки…

— Негодяй!..

С налившимися кровью глазами, с пеною у рта, со стиснутыми кулаками, она угрожающе наступала на барина… И ярость так душила ее, что слова вылетали у нее изо рта, точно хриплая икота…

— Негодяй!.. — зарычала она, наконец… — ты смеешь со мной так говорить… ты?.. Нет, это — неслыханно… Когда я подобрала в грязи этого жалкого субъекта, увязшего в долгах… опозоренного в своем кругу… когда я вытащила его из навоза… а! тогда ты не был так горд!.. Ты чванишься своим именем, не правда ли? Своим титулом… а! они были так чисты, эти имя и титул, что ростовщики не давали больше тебе под них пяти франков… Можешь взять их себе назад и подтереться ими… И этот господин, которого я купила и содержу, смеет еще говорить о своем происхождении… о своих предках… Я за них больше вот чего не дам… вот чего… А что касается до твоих предков, мошенник, попробуй-ка заложить их; посмотрим, даст ли тебе кто-нибудь хоть десять су за их холуйские, лакейские морды! Больше ни вот этого, ты слышишь! никогда… никогда!.. Убирайся опять в свои притоны, шулер… к своим проституткам, Альфонс!..

Она был ужасна… Жалкий, дрожащий, согбенный, растерянный барин отступал назад перед этим потоком грязи… Он добрался до двери, заметил меня… и исчез, а барыня закричала еще раз, уже в коридоре, ему еще более охрипшим, ужасным голосом:

— Содержанец… подлый содержанец!..

И упала на кушетку в ужасном нервном припадке, который мне удалось успокоить лишь с помощью целого флакона эфира…

После этого барыня опять принялась за чтение любовных романов, опять стала прибирать свои ящики. Барин более чем когда-либо углубился в сложные пасьянсы и в рассматривание своей коллекции трубок… И снова началась переписка… Из робкой и отрывистой она сделалась скоро ожесточенною и частою. Я устала бегать, перенося из комнаты одной в кабинет другого угрозы, сложенные то сердечком, то петушком… Уж и потешалась же я!..

Три дня спустя после этой сцены, читая послание барина на розовой бумаге с его гербом, барыня побледнела и неожиданно спросила меня, задыхаясь: