— А я почем знаю?

— Я хочу его видеть. Подите, скажите ему, что я хочу его видеть…

Блондинка окинула меня презрительным взглядом:

— Скажите, пожалуйста?.. Что я — ваша прислуга, что ли?

Я поняла все… И так как я устала сражаться, то удалилась…

— Такова жизнь…

Эта фраза преследовала меня, овладела мною, как завладевает нами иногда припев, слышанный в кафе-концерте…

И, уходя, я невольно вспомнила — не без боли в сердце — веселье, которое встретило меня в этом доме. Вероятно, повторилась та же самая сцена… Откупорили традиционную бутылку шампанского… Вильям, вероятно, посадил блондинку к себе на колени и шептал ей на ухо:

— Надо быть ласковой с Биби…

Те же слова… те же жесты… те же ласки… между тем как Евгения, пожирая глазами сына привратницы, увлекала его в соседнюю комнату.

— Твое личико!.. твои ручки!.. твои большие глаза!

Я шла в каком-то отупении, ничего не понимая… повторяя про себя с глупым упрямством:

— Полно… Такова жизнь… Такова жизнь…

В течение целого часа я ходила по тротуару перед воротами, взад и вперед, в надежде, что Вильям выйдет или войдет в дом. Я видела, как вошел лавочник, модисточка с двумя картонами, посыльный из магазина Лувр… видела выходивших паяльщиков… и еще кого-то… не знаю кого, какие-то тени… призраки… Я не посмела зайти даже к соседней привратнице… Она, конечно, плохо приняла бы меня… Да и что могла бы она мне сказать?.. Наконец, я окончательно ушла, преследуемая этим надоедным припевом:

— Такова жизнь…

Улицы показались мне невыносимо тоскливыми… Прохожие имели вид фантомов. Каждый раз, как я издали видела цилиндр, блестевший подобно маяку во мраке или куполу на солнце, сердце мое ёкало. Но всякий раз это оказывался не Вильям… На свинцовом угрюмом небе не виднелось никакого просвета…

Я вошла в свою комнату, полная отвращения ко всему…

О, да! Мужчины!.. Кто бы они ни были — извозчики, лакеи, священники или поэты, — все они одинаковы… Сволочь!..

* * *

Я думаю, что эти воспоминания будут последними. Хотя у меня есть в запасе еще много других, но все они похожи друг на друга и мне надоело без конца описывать те же истории, заставлять дефилировать те же самые лица, те же души… те же видения. И потом, я чувствую, что не могу больше сосредоточиваться на этом, потому что от этих призраков прошлого меня все больше и больше отвлекают новые заботы о моей будущей жизни. Я могла бы еще рассказать о своем пребывании у графини Фардэн. Но к чему? Я слишком устала и слишком ожесточена. Там, кроме всех прочих феноменов, царило еще тщеславие такого рода, которое более, чем какое-либо другое, мне ненавистно: литературное тщеславие… Да еще вид глупости, которая хуже всякой другой: глупость политическая…