Если начать разбираться в том, как происходит борьба за корону и что представляет собой ее обладатель, на память тотчас же приходят древние цари — жрецы табу: те самые, которых бывало даже секли за эпидемии, голод или засуху, ибо это они, по идее секущих, своим волевым усилием удерживают равновесие сил в природе. Их секли, а бывало, если не исправятся, и убивали как слабых или небрежных. А может быть, их убивали, принося кому–нибудь в жертву? Впрочем, очень много форм, наверное, было. Например, японский император Микадо, сохранявшийся до сих пор!.. Или, скажем, герой замечательного романа Фрейзера на эту тему: немейский жрец — он–то как раз и имеет прямое отношение к нашим шахматным чемпионам: «Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом — убив своего предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент». Заметим, что слово «мат» пришло к нам из арабского языка и означает: умер.

Вот из какой почвы выросло наше бессмысленное передвигание фигур, и хоть только подземные корни остались от этого побега, все же они крепко держатся в нашем общественном подсознании. Пусть то, что ныне называется шахматной игрой мало меняет строй вселенной, однако, благодаря несознающим себя, ушедшим под землю, как древние города, представлениям, даже светские чемпионаты как–то перестраивают космос общества. И потом: кто сказал, что чемпион мира Карпов? О нет! — есть другие, и в них–то вся наша надежда. И возможно, один из них со сверкающим мечом, подобно архангелу Гавриилу, охраняет сейчас подступы к древу жизни. Именно он, этот истинный чемпион мира, удерживает равновесие сил во вселенной.

«Есть племя людей, Есть племя богов, Дыхание в нас — от единой матери, Но сила нам отпущена разная: Человек — ничто, А медное небо — незыблемая обитель Во веки веков. Но нечто есть, Возносящее и нас до небожителей, — Будь то мощный дух, Будь то сила естества, — Хоть и неведомо нам, до какой межи Начертан путь наш дневной и ночной Роком». Пиндар, Немейская ода VI.

К сожалению, я не мог в тот момент понять высокого пафоса Бенедиктова, ибо он отгородил от меня Теофиля каким–то мощным экраном (представляю себе бедного скитальца, мечущегося по вселенной в поисках выхода…), — я был разобщен с Теофилем, перестал чувствовать его присутствие — екнуло сердце! — но и без подсказок можно было уже догадаться, кто таков мой противник: существо, претендующее на место человека. Мы с вами люди, а Бенедиктов нет! — нежить он, занявшая наше место (ваше место, читатель), и пока место человека занимает этот злобный тифон, не может быть никакой речи о человеке. Змей искуситель, кощей над златом, сын преисподней, отец лжи и всех зол на нашей земле — он управляет нами по своему наглому произволу. Не мелочь, не птички, не маленькие убийства, а войны, и чума, и катастрофы всемирного разрушения — вот дело его рук. Смрадное дыхание вырвалось из его ядовитой пасти, когда он, посмотрев на меня кровавыми глазами, сделал свой первый ход: е2 — е4.