Манар лишь развел руками:
– Возможно, тогда Богу было неугодно отдать победу грекам.
– А сейчас, значит, угодно! – возмутилась Эльга.
– Княгиня, не гневайся на меня! – Манар вскочил со скамьи, отступил и поклонился. – Я и сам опечален этими вестями чрезвычайно. Мы знаем, князь Ингвар – нам друг, а Роман – враг, он притесняет наших единоверцев в Кустантине, и по его наущению князь Хельги, твой досточтимый брат, минувшим летом ходил на Самкрай. Никто не радовался сильнее нас, узнав, что он теперь в дружбе с досточтимым булшицы Песахом. Я лишь хотел помочь тебе. Если же мои вести разгневали тебя, прошу, прости!
– Я не гневаюсь на тебя. Но должна предупредить… Сядь и выслушай меня.
Эльга еще не знала, что думать, но знала, что делать. Правда эти сведения о поражении Ингвара на море или не правда – это выяснится потом. Сейчас важно сделать так, чтобы никто, кроме нее, не задавался этим вопросом.
– Ты кому-то рассказывал об этом письме, кроме меня?
– Нет, госпожа. Я рассудил, что никто не вправе ранее тебя узнать то, что может оказаться важно…
– И ты не обсуждал ни с кем из ваших?
– С тех пор как отстучало сердце почтеннейшего Гостяты Кавара и Господь призвал его к вечной жизни, я не знаю, кому можно довериться, к тому же брата моего мы не видали уже два года…
– Если кто-то в городе узнает о том, что ты мне рассказал, твои единоверцы могут пострадать. Люди подумают, что виной дружба моего брата с Песахом, и вас сделают виноватыми в неудаче князя. А у меня сейчас не хватит людей, чтобы защитить вас, ведь дружина ушла. Молчи о том, что знаешь, и я буду молчать. И, пожалуй… Отдай мне это письмо.
– Но, госпожа! Здесь содержатся важные сведения о ценах на рабов и янтарь…
– Отрежь нужную тебе часть… Нет, спиши себе, что не можешь запомнить, а письмо оставь мне. Я должна быть уверена, что его никто более в Киеве не увидит.
– Но, госпожа, как жив Господь, очень мало в Киеве людей, способных
– Манар, я высказала тебе свою волю. Я благодарна тебе, так не нарушай нашей дружбы из-за пустяков. Черень! – окликнула Эльга служанку. – Подай бересты, коген запишет себе кое-что.
Пока Манар царапал бронзовым стержнем по бересте, Эльга велела Совке принести две куньи шкурки и вручила ему: более чем щедрое возмещение за неудобство. Когда Манар удалился, прижимая дар к груди, Эльга с неохотой взяла пергамент. Развернула. Манар был прав: в цепочках этих знаков, похожих на обезумевших червяков, мало кто из киевских жителей сумел бы разглядеть опасную тайну. Только из числа жидинов. Но теперь Манар и своим не скажет ни слова, ибо не может предъявить доказательство.