– Это тебе, Атли – Пролезь-в-Оконце! – Воевода Ивор положил ложку на стол, взглянув вверх, в кровлю. – Ты был отважным воином, полным неукротимой ярости к врагам, но для друзей – одним из самых добрых и приветливых людей, кого я только знал. Ты помнил всех: и нас, из ближней дружины, и всех этих бродяг из разгонной, помнил их родителей, жен и детей, у кого они были. И о каждом – каждом! – ты умел сказать доброе слово, даже о тех, о ком сам Один не вспомнил бы ничего хорошего. А это уже такой подвиг, что вполне искупает неудачу твоей смерти не в бою, а дома возле твоей ирландской жены, когда раны и болезни стали уж слишком тебя обременять.

– А я хочу вспомнить Ростилу Фенрира, – сказал Сигвальд Злой. – Человек он был веселый, даже слишком, как выпьет лишнего. Язык у него был такой же острый, как нож. Скучно с ним не было никогда – даже когда после пира его приходилось силой запихивать в шатер и заваливать кучей сена, чтобы не выбрался, пока не проспится. Однажды сам Керай-бек вышел из своего шатра, дабы его унять, потому что наш Фенрир пел песни и не желал угомониться, хотя уже занималась заря. Многое можно было бы поставить ему в упрек, но он всегда был предан своим товарищам и погиб в бою, с оружием в руках, а такой смерти не постыдился бы и князь.

– Я помню моего товарища по прозвищу Огнян. – К столу подошел отрок Мураш. – Мы с ним вместе пришли в дружину, и он погиб в первый год, в первом же нашем походе. Утонул на днепровском пороге Ненасытець… Мы не смогли дать ему достойное погребение, но я все время помню его и хотел бы, чтобы он пришел сюда сегодня и взял эту ложку… я сам сделал для него… я старался…

Эльга положила ложку для Олега Вещего – ее родного дяди, а Ингвар – для четверых хирдманов Олега, кого он еще застал, из участников «того самого» первого ромейского похода. Карл, Фарульв, Вермунд, Хродлейв. Стемир, их пятый товарищ, был еще жив, несмотря на преклонные годы, и сидел в Киеве при княжьих клетях.

– Сколько ж тому походу? – спросил Мураш.

Ему в его шестнадцать лет старики Фарлов и товарищи казались примерно ровесниками тех сотворивших мир волотов.

– После него Олег в Киеве сидел еще двадцать лет, – стал вспоминать старший из Гордизоровичей, Борелют. – После него Олег Моровлянин сидел одиннадцать лет. Да после него Ингвар сидит десять лет. Считай!

Мураш помотал головой, не в силах произвести столь сложные подсчеты.

– Хотел бы я, чтобы меня так долго помнили! – воскликнул Собята, или Собигнев, восемнадцатилетний парень из рода Светимовичей. – Я бы для этого… на что хочешь решился!