Но Малин! При мысли об этом меня пронзал холодный ужас: ведь оттуда всего день пути до Коростеня!

Наше войско стояло перед городом: день и ночь там дымили костры. Заснеженные ближние поля уже были все истоптаны, покрыты пятами кострищ, окрестные рощи вырублены на дрова. О дичи на три дня пути уже и вспоминать не приходилось, весь лед Ужа был в прорубях, откуда брали воду и где пытались ловить рыбу. Все постоянно были голодны, и страшно было смотреть на исхудавшие, свирепые бородатые лица мужчин, на бледных женщин, от холода замотанных во все платки, так что носы едва торчали наружу. У них часто умирали дети, и нередко я видела, как плачущая баба несет трупик младенца, целиком замотанный в снятый с головы клетчатый платок, а перед ней муж с топором – попытаться найти дров для маленькой крады. И вид такой, будто хочет кого убить заодно.

Я теперь боялась выйти с собственного двора и лишь иногда выводила детей прогуляться по заборолу.

– Когда пойдем кататься с горки? – ныли Добрыня и Малка.

– Скоро пойдем, – подавляя вздох, говорила я, мысленно поправляя: никогда.

Но о будущем я старалась вовсе не думать. Жить нынешним днем: чем покормить детей, добудут ли Держата и Зуболом охапку дров, чтобы протопить с утра печь? Мылись мы теперь прямо в избе, как в старину, – наша баня была занята беженцами, да и дров не найти на две топки.

Эти ежедневные заботы и мелкие горести были благом. Я как будто закрыла глаза, зажала уши, запретила себе думать и угадывать будущее. Придут угры на помощь, не придут? Одолеют наши киевлян, не одолеют? И что тогда? Я не могла всем сердцем желать победы мужу и древлянам: ведь это означало бы поражение моей родни. Мой дядя Ингвар погиб, но оставался мой дядя Хакон, Эльга… Мистина и Ута, которые вырастили меня. Соколина, столько лет бывшая мне подружкой и почти сестрой… Могла ли я желать им поражения? Эта война прошлась по моему сердцу, будто топор, разрубая пополам и лишь одной стороне оставляя надежду выжить.

Вспоминались рассказы Уты: она переживала нечто подобное, будучи даже моложе, чем я сейчас. Тогда ее муж погиб, ее город был разорен, сама она стала пленницей Ингвара. Но у нее еще не было тогда своих детей.

Но пока враги древлян были еще далеко, мои враги были куда ближе. Беженцы косились на меня и детей сущими волками. То и дело нам летело в спину – «русское отродье». Они знали, что русы – причина наших бед, и ненавидели меня. Поэтому я все реже выходила на забороло, да и то брала с собой по пять-шесть отроков с копьями.

Однажды вышел такой нехороший случай… Сначала в нас бросили снегом, потом поленом… Какие-то дурные бабы полезли в драку, крича, что я их погубила, вмешались отроки… После этого мы уже не выходили гулять. А в четырех стенах, в дыму и тьме, наваливалась такая тоска, и я уже желала, чтобы все кончилось поскорее. Как угодно, лишь бы кончилось.