Прошка попросил маркитанта отойти для расчета в сторонку. И там, подальше от костерка, быстро набил мужику морду, так что и встать тот не мог. Потом подхватил больную турчаночку на руки и, удивившись легкости ее тела, понес обратно – к пристани…

– Федя, – позвал он с палубы, над люком стоя.

– А! – отозвалось из корабельных низов.

– Ступай на дек. Глянь, что я достал.

– Арбузов, што ль?

– Поднимись. Сам увидишь.

Ушаков глянул на провисшую меж рук добычу.

– Сдурел ты, братец! На что тебе?

– Хворая. Жалко.

– Возись с ней… Эдакого добра тут хватает.

– Коли выхожу, так и оженюсь на ней.

– Веры-то она бусурманской.

– Вера, как и деньги, Федя, дело наживное.

– Ты прав. Но куда с ней теперь денешься?

– С собой возьму – в Азов.

– В казарму-то? А кто мне позволит янычарских баб из моря в море под русским флагом перетаскивать?

– Да ты, Федя, посмотри, какая она красивая…

Он откинул кисейный яхмак с лица, и Ушаков увидел чистый лоб, украшенный подвесками с жемчужинами, и черные глаза, обведенные гримом, – они глянули на него с испугом, а яркие губы силились улыбнуться. Ушаков спросил, как ее звать.

– Вроде бы Камертаб.

– Камертаб… Камертаб, – прошептала турчанка.