Камертаб поняла его угрозы на свой женский лад: когда Прошка улегся в постель, она гибкой змейкой пронырнула к нему под одеяло. Утром парень сыскал в торговых рядах Аксинью, драчливую маркитантку, но добрую, пока трезвая. Упросил быть крестной матерью. А скоро пакетбот «Курьер» подвалил с Ушаковым – Федя охотно стал крестным отцом. В гарнизонной церкви состоялись крестины, и «Лунное сияние» превратилось в Аксинью Федоровну.

Потом бесфамильная стала госпожою Курносовой!

Ох и веселая же свадьба была в Азове – между верфью корабельной и погостом кладбищенским. Прошка денег не жалел. Гулять так гулять. Ведь свадьбы не каждый день бывают.

Даже несчастного Мамаева к себе залучил:

– Иди и ты, Данила Петрович, отдохни от каторги…

Хорошо начиналась семейная жизнь шкипера Курносова.

Первый фрегат «Первый» сошел со стапелей на воду.

* * *

Потемкин, расставшись с Прошкой, завернул в иную сторону – в Сечь Запорожскую, в курень Кущевский. Въехав на двор коша, он дважды произнес, словно понукая лошадь:

– Пугу-пугу, пугу-пугу. – Это служило паролем.

– Пугу-пугу? – окликнули его, но уже вопросительно.

На что Потемкин отвечал по всем правилам Сечи:

– Пугу – казак с Лугу, а зовусь – Грицко Нечёса.

– Заводи коня в клуню, будь товарыщем нашим…

Неясно, что делал Потемкин в Запорожской Сечи; может быть, ничего не делал, признавая и такой род занятий. А чуть повеяло весной, он счел отпуск законченным и отъехал к армии. Его удивило множество кордонов и карантинов – Смоленск и Москва отгородились от чумы шлагбаумами и кострами, бочками с дегтем и уксусом. На постоялых дворах люди говорили полушепотом, будто в присутствии покойника. Смерть гуляла рядом, но Потемкин, верный языческому фатализму, манкировал правилами – ел что хотел, пил где придется…

Румянцев был в Яссах; Дунайская армия держала фронт самый решающий, от усилий которого зависела судьба мира. Фельдмаршал спросил, что в Сечи. Потемкин отвечал в том духе, что в Сечи нет связей семейных, нет общественных, оттого не может быть прочных связей не только с Россией, но даже с Украиной…

В сенях штаба он обратил внимание на офицеров, сидевших на полу, закованных в цепи, и спросил Румянцева, кто такие.

– Журжу сдали… завтра их расстреляем!

Даже из краткой беседы с фельдмаршалом Григорий Александрович понял: кампания не ладится. Пожалуй, она великой не станет, ибо Румянцев имел нервную оглядку на свои тылы, ощущая угрозу сзади – со стороны Австрии, которая выстраивала на рубежах военные поселения… Фельдмаршал признался честно:

– Пока у нас нет флотилии на Дунае, нам и думать нечего, чтобы эту прорву форсировать всею армией. Без кораблей тошно!..