– Тебе же, Иван Абрамыч, езжать до столицы, будешь ты кавалером ордена Владимирского. Если не поверят, скажи, что князь Потемкин того желает… Где же хан Шагин-Гирей?

Шагин-Гирей в тот день был особенно колоритен в своем халате, подбитом соболями, которые (согласно поверьям татарским) приносят счастье; возле бедра хана переливалась драгоценными камнями острая сабля, шапку украшали высокие султаны-соргуджи, осыпанные блесками бриллиантов. Потемкин молча придвинул к нему бумагу, чтобы он прочел.

Это был манифест об отречении! Хан сказал:

– Ваш племянник Самойлов уже соблазнил меня удалением из Крыма, но взамен обещал мне престол владык персидских.

– Я, – ответил Потемкин, – не в ответе за все, что болтают молодые люди на улицах и за выпивкой. Императрица предлагает вам проживание в Воронеже или в Калуге… с гаремом! Двести тысяч рублей в год пенсии – жить можно. С музыкой!

– Меня без музыки, но тоже с гаремом зовут в горы Кавказа лезгины и черкесы, чтобы я, став их султаном, покорил Грузию, а тогда престол персидский добуду для себя сам.

– Не шалить! – откинулся в кресле Потемкин. – Россия обязуется не унижать вашего ханского достоинства.

– Но крымским ханам и султан платил!

– Платил… чем? Чашкой кофе с бриллиантовой пылью или шкатулкой, в которой – веревка, из шелковинок свитая.

– Крым – алмаз в древней короне Гиреев! Неужели Калуга лучше Бахчисарая или Воронеж имеет море, как возле Кафы?

– Кстати, – сказал Потемкин, – к этому халату на соболях подойдет лента из голубого атласа… Не угодно ли?

Тут же он снял с себя орден Андрея Первозванного – бери. Шагин-Гирей умолк, глядя в окно. Там возникал город. Русские бабы стирали белье, верфь звенела пилами и стучала топорами, клейменые каторжники с матюгами и песнями вытаскивали из воды бревна, босая девочка гнала хворостиной блеющую козу…

– Что я могу взять с собой из Бахчисарая?

– Там все ваше. Но прежде подпишите манифест о своем добровольном отречении от престола своих предков.

– Мне эти соболя принесли несчастье, – сказал хан.

Потемкин напомнил: наличие голубой Андреевской ленты приравнивает его светлость к чину генерал-поручика:

– Русский мундир – не халат: он счастливее…

Шагин-Гирей тупым взором наблюдал, как сухой золотистый песок впитывает в себя густые чернила, которыми он подписался под торжественным манифестом. Момент был исторический: Крымское ханство завершило свой кровавый путь, могучая Россия отныне как бы растворяла его в своем необъятном организме. Но обыденность этого дня не была нарушена ни пьянством, ни весельем – Потемкин до вечера блуждал по новостройкам. А через несколько дней ему доложили: