– Шагин-Гирей во дворцах Бахчисарая все пограбил, даже двери с петель поснимал, ободрал карнизы и облицовку стенную.

– А где он сам-то теперь?

– То-то и оно, что с гаремом бежал на Тамань к ногаям, оставив на память нам какую-то француженку с приплодом.

– Буду писать Суворову, чтобы хана вернул.

– Да где вернешь! Шагин уже в горах скрылся…

…Суворов давно обвыкся в чередовании пыла воинского с хладнокровием дипломата. Он добивался на Кубани спокойствия. Непокорные племена ногаев хотел заманить в степи заволжские, где ногаи, даст бог, сами попритихнут. В кочевьях туземных являлись иногда заразительные болезни, и Александр Васильевич боялся думать, что это… ч у м а? Чума – нередкая гостья в этих краях. Атаману Иловайскому он велел:

– Пригони, братец, к Ейску волов эдак с сотню да еще баранов около тыщи голов. Вина добудь поболе. И объяви мурзам ногайским, чтобы летом пировать ко мне съезжались.

– Или день табельный? – спросил атаман донцов.

– Не табельный, а рискованный: станем орду ногайскую к присяге приводить, отпугнем их от смутьянов турецких…

«Байкушеи» (ногаи бедные) соглашались жить в мире с русскими. Но подлейшая знать орды Едисанской и орды Джамбулакской с того и кормилась, что русских баб хищничала, продавала их, несчастных, лезгинам да черкесам, у которых всех пленных россиян перекупали турки, торговавшие людьми еще дороже – в Алжире, Марокко, Египте… Иловайский объявил донскому казачеству – поход; за донцами поднимались казаки иных кругов – Кизлярского, Гребенского, Терского, в седла запрыгнули даже подростки. Станицы казачьи издавна граничили с «немирными» племенами и сейчас горели отмщением за беды прошлые. Но им сказали, что сечи не будет – пусть только явят свою красу и мощь.

Вот и Ейск! Оркестры были уже наготове.

Кибитки ногаев окружили подступы к городу.

Войска построились. А знамена развернуты.

На столах, длиною в версту, грубо сколоченных, стояли 500 ведер водки. Было зажарено 120 быков и 850 баранов.

Отстучали барабаны – провозгласили манифест, в котором Шагин-Гирей отрекался от власти над ордами татар и ногаев. Мулла развернул Коран – к нему прикладывались лбами и ладонями, мурзы ногайские давали присягу на верность России…

Старый гребенский казак с лицом, как вафли, источенным оспою до безобразия, подошел к Суворову с «чепуркой» вина:

– Дозволь, батюшка, целовать твою милость, – сказал он. – У меня только вчерась внучку малую черкесы с огорода стащили – и поминай как звали. А звали ее, бедненьку, Наташенькой.

– Затишья вечного не сулю тебе, – отвечал Суворов, охотно целуясь. – В этих краях глаз да глаз нужен!