– Что делает? Все сгубил… не послушался!

Репнин (собранный, жесткий, мрачный) сказал:

– Решайтесь: если не вытащим людей из этой каши, все там полягут. Как угодно, ваша светлость, я беру… кирасир!

– Мой лучший и любимый полк?!

– Но погибают сейчас тоже не худшие.

– Иди, князь. Благослови тебя бог…

Суворов вскрикнул: пуля впилась в шею, а нащупал он ее уже в затылке. Развернув коня, он велел:

– Бибиков, ты жив? Отходи сам и отводи людей…

В разгар побоища врезался князь Репнин с кирасирами. Он разбил янычар, но кирасиры (любимый полк Потемкина!) сплошь выстелили овраги своими синими мундирами. Это была необходимая жертва…

Ворота за турками с тяжким скрежетом замкнулись, средь павших воинов еще бегали очумелые турецкие собаки, отгрызая носы убитым и раненым. Фасы очаковские покрылись чистоколом кольев, на концах которых насчитали 80 русских голов, отсеченных ятаганами. Конец! Репнин воткнул в землю окровавленную шпагу:

– Кирасиров нет! Отход прикрыли. Погибли все…

– Пьян Суворов или помешан? – кричал в ярости Потемкин. – Я ж ему всегда талдычил, чтобы о штурме не помышлял…

Лошадь под Суворовым умерла сразу же, как только ее расседлали. Хирург Массо, закатив рукава, клещами потянул из шеи генерал-аншефа турецкую пулю. К боли примешалась обида. Потемкин прислал ему жестокий выговор. «Солдаты, – писал светлейший, – не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. Ни за что погублено столько драгоценного народа, что весь Очаков того не стоит…» Суворов отвечал: «Не думал я, чтобы гнев В. С. столь далеко простирался… Невинность не требует оправдания. Всякий имеет свою систему, и я по службе имею свою. Мне не переродиться, да и поздно!»

Открывалась новая страница их личных отношений…

Попов доложил, что Суворов ранен опасно:

– И просится отъехать на воды минеральные.

– Вот ему минеральная! – показал Потемкин на воды лимана. – Пусть этот зазнайка убирается с глаз моих – в Кинбурн…

Кинбурн чуть не взлетел на воздух: взорвало арсенал бомб и брандскугелей. День померк, сотни людей в гарнизоне погибли сразу, иные остались без рук и ног, без глаз, выжженных свирепым пламенем. Генерал-аншеф был побит камнями и обожжен, швы на ранах разошлись. Попов передал ему соболезнование. Вот беда! Раньше, когда докучал выговорами Румянцев, Суворов от Потемкина защиту имел, а ныне…

– Неужто у Василия Степаныча милости сыскивать?

Потемкин гнев смирил, но прежней ласки уже не вернул.