Слушая рассказ – сначала Ингваря, потом Добрыни, – поп и в самом деле губы плотно сжал, словно запечатал, а затем и прикрыл глаза.

Князь говорил жалостно, смятенно, со слезами. Боярин – рассудительно, веско. Изречет немногое – спросит: «Так иль нет?» Мавсима кивает: так. Ингварь, слушая старого советчика, и сам понимал, что прав Добрыня, во всем прав. Выкуп неслыханный. Бориславу никто ничем не обязан. Ради изгоя разорять княжество – преступно. И не сам ли Мавсима учил, что первый долг государя – перед подданными, а не перед родней? Прочие доводы Путятича были не менее убедительны, и священник всякий раз молчаливо соглашался.

Наконец боярин закончил.

– Что князю посоветуешь, отче? – спросил он успокоенно, не сомневаясь в ответе.

Мавсима пожевал мясистую губу, наклонил голову – будто действительно прислушивался к какому-то внутреннему звуку.

– А спросит Ингваря, призвав к себе, Господь: «Где есть Авель, брат твой?» Что он ответит? – молвил протопоп после долгого молчания. Глаза открылись, и показались они князю не голубыми, а черными. – Сказано Павлом-апостолом в Первом послании к Тимофею-листрянину: «Уповай не на богатство неверное, но на Бога Живаго». И покровитель мой небесный, Мавсима Сирин, не о пище телесной заботился. Держал он в убогой своей хижине два сосуда: один с хлебом, другой с маслом. Всяк путник брал и ел, а сосуды те не оскудевали, их Господь наполнял. На то и нам уповать надо.

Добрыня только всплеснул руками да плюнул. Стал сызнова приводить доводы, еще красноречивей прежнего, но Ингварь больше не слушал.

– Спасибо тебе, отче, – сказал он, поднимаясь. – Пойдем, Путятич. Думать надо, где столько серебра возьмем.

* * *

– На Бога велел уповать, сосуды неоскудевающие помянул, – зло сказал боярин, когда вышли со двора. – А помочь церковной казной не предложил. Есть ведь у мордатого серебришко, он давно на каменный собор копит.

Князь шел молча, лишь шевелил губами и морщил свой пятнистый лоб.

Он считал.

Больше всего Ингварь любил два занятия: читательное и цифирное, причем второе даже сильнее, потому что книг на свете мало, сызнова перечитываешь одни и те же, арифметика же с тобою по все дни – помогает не заблудиться в беспорядочном половодье жизни и никогда не обманывает. Трижды три всегда будет девять, а девятью девять – восемьдесят один, хоть бы даже разверзлась бездна и луна упала на землю. Подсчеты князь вел легко и быстро, с удовольствием, а числа запоминал прочно. В мире, где всё сочтено, и жить не так страшно.

Добрыня еще ворчал на пустословное поповское милосердие, а князь уже заканчивал подводить мысленные итоги.