Бедному, ни в чем не повинному Васильку пришлось еще не раз отведать и плетки, и каблуков. Выносливый, неутомимый, конь сбился с галопа на неровную рысь, потом на судорожный бег, стал хрипеть. Уже вблизи города Свиристеля Ингварь заметил, что с седой морды буланого клоками слетает мыло, и расплакался от жалости. Спешился, обнял старого товарища, попросил прощения. Василько прядал назад, испуганно пуча зрячий глаз. Дальше князь повел Божью тварь бережно, в поводу.

Прохожие кланялись. Ингварь, против обычного, ни на кого не смотрел, только кивал.

На подворье не было ни души – все будто попрятались. Как ни саднила душа, а все ж Ингварь удивился. Самому что ли Василька на конюшню вести?

Но диковинное безлюдье скоро разъяснилось.

Из терема донесся гневный рык. Распахнулась дверь. Оттуда, спиной вперед, вылетел Шкурята, Борисов любимец. Ударился о перила, чуть не упал. За ним выбежал Добрыня Путятич. Схватил за шиворот, с разворота врезал еще раз – Шкурята покатился со ступенек. Внизу поднялся, побежал через двор.

– Всё князю скажу! Ужо будет тебе, старый дурень! – взвыл он, утирая кровь.

– Что-о-?!

Боярин перепрыгнул через перила, ловко приземлился и пустился следом. Нечего и сомневаться – догнал бы. Тогда Шкуряте за «старого дурня» пришлось бы худо. Но здесь Добрыня увидел Ингваря – и сразу понял по его виду: беда.

– Почему так скоро? И почему один? Отказал Михайла? Не сладилось сватовство?

Он знал, куда и зачем поехали братья, поэтому таиться было нечего.

– Сладилось, – коротко, сквозь зубы, сказал Ингварь. – Борис у отца Ирину за себя попросил. Понравилась она ему. И нечего про это… За что Шкуряту мордуешь?

На скуластом лице боярина задвигались желваки, глаза сощурились, будто что-то высматривая. Кулак яростно ухватился за ус.

– Вон оно как… И ты стерпел?

– Сказано: нечего! – взвился Ингварь. – Что тут стряслось? Почему драка? Отвечай, коли спрашиваю!

На бешеный крик Добрыня не обиделся, а наоборот – даже кивнул, будто одобрил.

– У нас тут тоже неладно. Утром, как вы с Борисом уехали, вернулся тиун Лешко, кого ты в Рязань посылал, обоз сушеной рыбы продать. Продал, пять гривен привез.

– Что ж неладного? Цена хорошая. С теми пятнадцатью, что мы за воск выручили, уже двадцать набирается. Хватит евреям первую долю выплатить.

– Не хватит… Понес я серебро в казенную клеть, а там пустые полки. Ты знаешь, Борис приставил смотреть за казной Шкуряту, пса своего. Спрашиваю: где пятнадцать гривен, что за воск получены? Князь, говорит, забрал. И на то, говорит, его княжья воля, а ты мне не указ…