Она привыкла считать игру в шахматы по воскресеньям своей привилегией. Так и было до того самого дня. У нее до сих пор перехватывало горло при воспоминании о немой сцене, последовавшей за громким окриком миссис Дирдорфф: «Элизабет!» – и лавиной таблеток, обрушившейся на пол, и звоном осколков стекла. После этого не было никаких шахмат. Вместо этого по утрам в воскресенье Бет стала проводить по полтора часа в часовне, а перед началом духовных бесед помогала миссис Лонсдейл расставлять стулья. После бесед она сдвигала стулья обратно и еще час тратила на изложение. Целый год Бет писала эти изложения для миссис Дирдорфф по воскресеньям, а та возвращала их каждый понедельник с красными почеркушками и суровыми пометками вроде «Переписать. Неряшливая композиция». Для первого изложения Бет пришлось взять в библиотеке словарь и прочитать статью о коммунизме. В глубине души она чувствовала, что отношения христианства с коммунизмом гораздо сложнее, чем ей рассказывали.

Подошла Джолин и встала рядом, жмурясь на солнце.

– Ты ведь научилась играть в шахматы здесь, в приюте?

– В подвале.

– Блин, – сказала Джолин. – Им надо было создать для тебя все условия. Отправлять почаще на турниры. Они же, как и все, сами обрадовались бы рекламе.

– Рекламе? – рассеянно повторила Бет, выходя из оцепенения.

– Ну да. Реклама приносит деньги.

Бет никогда не задумывалась о том, что руководство приюта действительно могло помочь ей с шахматами – это стало до нее доходить только сейчас, на залитой солнцем дорожке у входа в здание. Она могла бы участвовать в турнирах уже в свои девять-десять лет, как Бенни. Могла бы играть с гроссмейстерами и научиться у них тому, чего мистер Шейбел и мистер Ганц никогда не сумели бы ей дать. Она была сообразительной, способной, жадной до знаний и влюбленной в шахматы. Тот мальчик, Георгий Гирев, планировал стать чемпионом мира в шестнадцать лет; будь у нее хоть половина его возможностей, она играла бы на том же уровне в десять. На секунду весь бюрократический уклад советских шахмат наложился в ее сознании на бюрократический уклад приюта, и стало ясно: в шахматах нет ничего антихристианского и ничего антимарксистского. Шахматы вне любых идеологий. Дирдорфф ничего не стоило позволить ей играть – создать условия для изучения шахмат. «Метуэн» мог бы ею гордиться. Бет мысленно представила себе лицо Дирдорфф – узкое, с лихорадочным румянцем на щеках, с неодобрительной улыбочкой, с садистским блеском в глазах. Дирдорфф наслаждалась, лишая ее, Бет, любимой игры. Она получала от этого удовольствие.