Внезапно она оттолкнула меня. Отошла на расстояние вытянутой руки. Села на краешек кровати. Заплакала. Что-то случилось, а мое тело ничего мне не сообщило. Может быть, я нарушил какое-то правило, этикет? Я не сводил глаз с двери, прикидывая, как бы удрать.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь? — прорыдала она. — Твоя мама не должна была умереть. Если бы я сказала кому-нибудь, что ей плохо, ее бы, наверное, спасли.
Я был потрясен. Волосы на загривке встали дыбом. Я совсем забыл, что нахожусь в маминой комнате. Обстановка совершенно не шла к сестре Мэри Джозеф Прейз, взять хоть этот плакат с изображением Венеции на стене и другой плакат, черно-белый, на котором белый, вихляющий бедрами певец с перекошенным от напряжения лицом ухватился за микрофонную стойку
Я перевел взгляд на штатную медсестру-стажера.
— Я не знала, как ей плохо, — совсем по-детски икнула она сквозь слезы.
— Не расстраивайся. — Эти слова за меня будто кто-то другой произнес.
— Скажи, что прощаешь меня.
— Прощу, если перестанешь плакать. Пожалуйста.
— Скажи.
— Я прощаю тебя.
Она зарыдала еще громче. Еще услышит кто-нибудь. Как объяснить, что я делаю в этой комнате? А плачет она почему? Из-за меня?
— Я же сказал! Я прощаю тебя! Перестань!
— Но из-за меня вы с братом чуть не умерли! Мне надо было проверить, как вы дышите, сделать искусственное дыхание, если что. А я забыла!
Я попал в эту комнату по воле случая, не находя себе места от тоски по Генет. Тут я обо всем забыл, обрел в танце радость, даже нет, экстаз, частичку того счастья, которое мне могла бы дать Генет. А теперь, неприкаянный, я был совершенно сбит с толку. Казалось, рай совсем близко, но тут внезапно спустился туман…
Она взяла меня за руку, потянула к себе, на кровать.
— Можешь делать со мной все, что захочешь. Когда захочешь.
Она запрокинула голову и посмотрела на меня снизу вверх.
О чем это она?
— Делать что? — спросил я.
—