– Недобропорядочный и точно малый этот монах, – перебил его Поэт, – и сообщу вам вдобавок, что он похитил сказанную святыню у нас.

– Да покарает его Господь. Мы ему дали проследовать, не оповещая о тех тысячах опасностей, что подстерегают его на пути. Он не знает ничего об Абхазии, да воздаст Господь ему по грехам и провалит в темноту, чтоб ему налететь на мантихору и на черные камни Бубуктора.

– Друзья, – вполголоса поделился соображениями Поэт. – Эти люди могли бы нам рассказать много дельного, но только как Волхвоцарям. Но именно потому, что мы Волхво-цари, они не думают, чтобы мы нуждались в их рассказах. И даже голову Предтечи предложить им нельзя: я слабо себе представляю Волхвоцарей в роли торговцев мощами… Так унесем же поскорее ноги, будь они хоть сто раз добрые христиане, но трудно знать, сколько в них останется доброты, когда они поймут, что их взяли на арапа!

Поэтому они откланялись, получив на дорогу многочисленные припасы, ломая голову, что же это за Абхазия, где так легко провалиться куда-то.

Насчет черных камней Бубуктора гадать долго не пришлось. Они простирались на сотни и тысячи верст в ложе вышеупомянутой реки и встреченные кочевники предупредили, что кто коснется их, немедля окрасится в такой же точно черный цвет. Ардзруни на это заявил, что ничего подобного и камни, надо полагать, немалой ценности, верно, эти кочевники торгуют ими на всех далеких рынках и рассказывают небылицы, дабы отвратить всех других от сбора камней. Он помчался и собрал немалую кучу и стал демонстрировать, насколько они блестят и как чудно обточены струями. Но по мере того как он вещал, шея, лицо и руки у него становились эбенового колера; тут он рванул одежду на груди, однако и грудь под кафтаном оказалась черного цвета, вкупе с ногами и ступнями, неотличимыми от углей.

Ардзруни бросился в реку, катался голым в воде, тер кожу донною галькой. Не помогало. Ардзруни стал чернокожим, словно ночь, сверкали только белки и алые губы в бороде, настолько же черной.

Сначала все прочие обхохотались до слез, Ардзруни же проклинал породивших их женщин. Потом они взялись утешать: – Мы хотели, чтоб нас принимали за Волхвов? – надрывался Баудолино. – Тогда вспомянем, что по меньшей мере один Волхвоцарь был черен. Клянусь вам, черен и один из тех троих, что покоятся ныне в Кельне. Так что наша с вами процессия обретает еще больше правдоподобия. – Соломон, сердобольнее остальных, вспоминал, что он уже слыхивал о камнях, переменяющих цвет кожи, но слыхал и о противоядии. Ардзруни, конечно, снова станет белым, даже белее, чем был прежде. – Да, после дождичка, в неделю трех пятниц, – подхихикивал александриец с невоспроизводимой кличкой, остальные же александрийцы крепко держали новоявленного мавра, потому что он покушался отгрызть говорившему ухо.