– А за вычетом инакомыслия, по-твоему, и евнухи такие самые, как ты?

– А что, у нас что-то разное?

– Да ты, попрыгун дурацкий, – неистовствовал Поэт, – ты с феминами-то знаешься?

– Знаешься. С исхиаподскими. Они не мыслят инако.

– Так значит, ты засаживаешь этим исхиаподским феминам этот самый твой дрюк, только где же он у тебя?

– Под коленкой, как у каждого.

– Хоть у меня он вовсе не под коленкой, и хоть мы видели давеча, что у кого-то он над пупом, но мне сейчас интересно только, знаешь ли ты, что у евнухов его вовсе нет и что с феминами они не спознаются?

– Ну, наверное, евнухам не нравишься фемины… Наверно, потому, что в Пндапетциме не найти фемин евнухов! Бедные евнухи, не находишь себе фемины и не можешь спознаваться с феминами блегмов или паноциев, ибо те мыслишь инако!

– Ну, хоть глаз-то, глаз-то у великанов один, а у тебя два!

– И у меня один. Вот я закроешь глаз и имеешь один глаз.

– Держите меня, я его убью, – скрежетал Поэт зубами.

– Ладно, – сказал на все это Баудолино. – Блегмы мыслят инако, великаны мыслят худо, все на свете мыслят худо, кроме вас, исхиаподов. А что скажешь насчет мыслей диакона?

– Диакон не мыслишь. Он повелеваешь.

В конце этого разговора один нубиец бросился прямо под копыта Коландринова коня и на коленях, протягивая руки, склоняя выю, заголосил что-то на неизвестном языке. По тону было понятно, что речь идет о слезной просьбе.

– Что ему надо? – спросил Гавагая Коландрино. Тот отвечал, что нубиец умоляет за ради бога отрубить ему голову тем славным мечом, который у Коландрино на поясе.

– Чтобы я убил его? С чего вдруг?

Гавагай находился в затруднении. – Нубийцы странные. Ты знаешь, они циркумкелионы… околокелейные… Хорошие воины, их мечта принять мученичество. Теперь нет войны, все равно их мечта принять мученичество. Нубийцы как дети. Подавай им и все, и сразу. – Он хорошенько отчитал нубийца, и тот удалился, повесив нос. На вопрос, кто такие эти околокелейные, Гавагай сказал, что они цир-кумкелионы, и что это относится ко всем нубийцам. Потом добавил, что закат уже почти наступил, что на рынке все сворачивают торговлю и пора подниматься на башню.

Толпа редела на глазах. Торгующие собирали товары в большие корзины. Из-под разных арок, разверзавших собою скалистую стену, выпускались бечевки и чьи-то руки втягивали в жилища корзины и тюки. Мельтешня, беготня продлились недолго, все вокруг стало пустынно. Город замерещился необъятным погостом с множеством гробовых ниш. Хорошо, что одна за другою ниши засветились, это обитатели Пндапетцима зажигали печи и фонари, готовились к вечеру. Через непонятно где проходящие дымоходы от печей в высоту на оконечностях горных вершин стал вытягиваться дым, и белесое неказистое небо зачернело полосками, которые постепенно вливались в облака.