Мориц считал, что эта его вторая половина – фикция, фантазм. Ведь она укрыта от мира. От мира, но и от него самого тоже. Но каждое утро, проснувшись и слушая голоса на улице, он мучительно осознавал, что это не сон, а реальность, в которой он заблудился.
* * *
Наверху было слышно прибой. На террасе ветер колыхал развешанные простыни. Над белыми домами Piccola Сицилии низко висела луна. Разбомбленную крышу уже наполовину восстановили, обрушившийся участок закрывал дощатый настил. В детстве Ясмина и Виктор спали на крыше – августовскими ночами, когда духота в комнатах была нестерпимой. Здесь же было прохладно, здесь они чувствовали себя свободными – невесомыми, парящими между землей и бесконечностью, под спинами теплый камень, над головами звездное небо. Глядя вверх, они фантазировали, что сейчас снится соседям, делились историями: пекарь Абделькадер видит во сне самый большой в мире багет, а его жена Рима гуляет по Парижу с другим мужчиной, которого зовут Жорж или Хавьер. А рабби Якобу снится, будто он пьет чай с Моисеем и узнает все тайны мира – лишь для того, чтобы наутро их забыть.
С моря набегали облака, ветер посвежел. Здесь, между сохнущими простынями, их никто не увидит.
– Я могу пойти с тобой, – сказала Ясмина.
– На войну?
– Вам же нужны медсестры. Я быстро научусь.
–
Ясмина обрадовалась, что он произнес это слово. Словно признал правду.
– Тогда останься ты.
Виктор ходил по крыше. Не знающий покоя зверь в незапертой клетке, подумала Ясмина.
– Как мы можем сказать это маме и папа́? Это немыслимо!
– Тогда давай убежим вместе. Что, если нам уехать в Алжир? У тебя нет друзей в Алжире?
– Ясмина, ты не понимаешь. Я принял присягу.
– Ты же сам говорил, тогда, в нашем хлеву, разве не помнишь? Что больше не хочешь убегать. Что хочешь свою семью.
– Когда мы одолеем Гитлера. Но в этот мир рожать детей нельзя.
Она встала у него на пути:
– Виктор. Ты меня любишь?