А если он и правда не вернется?

Надо уходить, подумал он, уходить как можно скорее. Не ради Фанни, а чтобы забыть Ясмину.

* * *

Праздник продолжался до глубокой ночи. Перед ресторанами шипели жаровни, из кафе гремела музыка, проспект освещали гирлянды электрических лампочек. Все были тут – мужчины и женщины, дети и старики, у каждого за ухом цветок жасмина. На самом деле каждый праздновал собственную победу: французы вновь обрели свою попранную было гордость, итальянцы – единство, пусть хотя бы на один день, а евреи просто выжили. Только у арабов не было причины для радости – их независимость была так же далека, как и перед войной. Но и они праздновали – ведь праздновали все. Может, та ночь была последней, когда все жители города плясали на улицах в едином порыве, а дальше их пути расходились.

* * *

Ясмина занесла кинжал, когда никто не ожидал. Удару следовало быть стремительным, холодным и смертельным. Она заранее продумала каждое слово, каждый ответ на все возможные вопросы, продумала даже момент, когда подойдет к Леону, – в воображении она видела все так, как оно и произошло. В разгар праздника, когда Сильветта танцевала с каким-то незнакомцем, потеряв мужа из виду, Ясмина отделилась от толпы и мягко, но решительно оттащила Леона от женщины, с которой он танцевал. Он удивился, слегка раздосадованный, но быстро утешился, подхватив Ясмину. Он танцевал размашисто и свободно, но Ясмина сопротивлялась ему, пока вовсе не остановилась. Никто – ни Альберт, ни Мими, ни Мориц, стоявшие неподалеку, – не услышали, что она сказала тогда Леону. Долго же она хранила эту тайну, выжидая подходящего момента. Всего несколько слов, однако они с такой силой вонзились в Леона, что он буквально ослеп от ярости.

Но в первый момент Леон рассмеялся. Потом помотал головой. Impossibile. Остановился. В центре ликующей толпы. Уставился на Ясмину. Она выдержала его взгляд. И он понял, что она сказала правду. Она спокойно ждала, когда в его глазах пробудится зверь, а затем ушла, предоставив Сильветту ее участи.

Свидетелей не было. Люди лишь видели, как Леон уводит Сильветту, ухватив за локоть, кое-кто заметил и ее испуганный взгляд. Никто не слышал, что происходит на вилле. Слишком уж гремела музыка на улицах. Лишь утром просочился слух. Только то был не слух, а правда.

Мужчины Piccola Сицилии обычно прощали своим женам измены – при условии, что никто никогда не узнает. Не так страшны были наставленные рога, как позор – слабость в глазах других. Леон был не такой. Преданным ему людям он покровительствовал, как родственникам, но тех, кто злоупотреблял доверием, отвергал – раз и навсегда. Он отбросил Сильветту в одну минуту – и она пала так низко, что больше не смогла подняться. Пусть она хоть всему миру рассказывает, что Виктор соблазнил ее, ему плевать, она для него больше не существует. Он вышвырнул ее из дома и запер дверь. С пустыми руками, в платье, в котором она только что веселилась. Без денег, без багажа, Сильветта скользила по боковым переулкам. Синяки темнели на ее лице позорным клеймом. И каждый, к кому она стучалась, знал, что для Леона существуют лишь две категории людей: друзья и враги. И кто поможет Сильветте, тот станет ему врагом.