— Ори и делай что угодно, — сказала она. — Мне все равно.

Водрузив на голову засаленную мужскую borsalino, Кончетта принялась безмятежно срезать помидоры «бычье сердце» с извилистых стеблей.

Вскоре Энцо приполз к ней. Ему надоело вопить, раз никто не обращал на это внимания.

— Cuori di bue поспели все одновременно, — сказала Кончетта, не оборачиваясь на мальчика, она знала, что он робкий, как ящерка, несмотря на всю его хулиганистость. — Мы приготовим отличный салат из помидоров, а также рисовые шарики с моцареллой. Поможешь мне?

— Si, zia, — ответил Энцо.

Все утро он трудился бок о бок с теткой, катал шарики из риса, месил тесто для хлеба и помогал держать большой дуршлаг, чтобы слить горькую жидкость из присоленных melanzane. Пока совершенно не выдохся.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Кончетта, доставив племянника в испачканном лучшем костюме обратно к отцу. — Угомонился. Присылай его ко мне в любое время.

С этого дня Энцо проводил половину времени с отцом, а когда начинал бузить, то с хозяйственной сумкой наперевес отправлялся на день-другой, а то и на неделю в дом к тете Кончетте. Но, полюбив Кончетту как собственную мать, он до конца так и не избавился от страха перед ней. Даже когда он впадал в раж, она все равно могла перебегать и переорать его, да еще толкнуть его синего ослика с такой силой, что у него дух захватывало от скорости. Встретив в лице своей грозной zia достойного соперника, мальчик решил — по крайней мере, в ее присутствии — вести себя потише.

Таким образом вражда между братьями Арканджело и их сестрой Кончеттой, которая длилась с того дня, как она переметнулась в «Дом на краю ночи», утратила остроту. По старой памяти кое-какие трения были, но судачить об этом перестали. В знак благодарности Филиппо Арканджело даже порой отправлял туристов из «Прибрежного бара Арканджело» на холм в «Дом на краю ночи». Пусть разъяренный Сантино Арканджело отлавливал их и возвращал обратно.

— Знаешь, брат, — объяснял он, — есть родственные чувства, а есть простая глупость.

В феврале Энцо исполнилось пять лет, сделался он куда спокойнее. Будучи последним потомком художника Винченцо по материнской линии, малыш открыл для себя карандаши и бумагу.

— Смотри, — сказала Кончетта подруге, глядя, как Энцо уплетает cassata за стойкой бара, попутно набрасывая мелком неприукрашенные портреты картежников. — Теперь у него будет все хорошо и он сможет выучиться — то, чего мне не удалось сделать.

— Чем ты его приручила? — спросила Мария-Грация; даже ее прежде пугала неистовость мальчика.