— Англия очень красива на Рождество, — заметила Кончетта. — Я видела открытки, такое приятное место. Кенсингтон. Гарденс-парк. Королева Елизавета. Правильно?

Дрожащим от сдерживаемых слез голосом Памела сказала, что никак не может привыкнуть к здешнему уединению, к островной пыли, к бесконечным овощам. Эти овощи — тарелка за тарелкой, соленые и в оливковом масле, каждый вечер они на столе. Ее пугают свирепые бродячие коты, что увязываются следом, когда она с коляской гуляет по городку; раздражает местный диалект, которого она не понимает, хотя и пыталась выучить итальянский, после того как вышла за Серджо. Скоро, подогретые сочувствием двух старших женщин, признания Памелы перешли в горестные стенания:

— Если быть честной, я ненавижу это место. И я не могу ухаживать за ребенком. Серджо не понимает, тут везде ящерицы, пыль, солнце и такой холод зимой! Мне никогда не было так холодно, даже в Англии! И все эти старухи вечно глазеют на нас, когда мы идем по улице! И я не люблю ребенка! Я больше не люблю Серджо!

— Прости нас за овощи, cara, — с жалостью сказала Мария-Грация. — Я должна была готовить для тебя что-нибудь английское.

— Не в этом дело, — рыдала Памела. — Не в этом дело.

— Послеродовая депрессия, — авторитетно заключила Кончетта, обваливая шарики в хлебных крошках. — Так было у моей мамы, но никто не поставил ей диагноз в те времена. Тебе нужна помощь правильного доктора, и, может быть, тебе станет лучше, cara. А старухи не желают тебе зла, когда смотрят. И коты тоже, они робкие на самом деле. Ты махни сумочкой один раз, и их как ветром сдует. Они не дураки.

— Я знаю, — плакала Памела. — Я все это знаю. Но я не могу здесь больше оставаться.

— Тогда ты должна поехать в Англию, — решила Кончетта. — Что за игру затеял Серджо, почему он тебя не отпускает?

Этот же самый вопрос Мария-Грация задавала себе снова и снова.

— Вот что, Серджо, — сказала она сыну вскоре после Нового года, — ты должен поговорить со своей женой и определиться, когда вы собираетесь переезжать в Англию.

Серджо попытался все исправить, но было поздно.

— Будь терпеливой, Пам, — шептал он в теплую, но безразличную спину той ночью. — Дай мне еще месяц или два.

Памела раздраженно дернулась на узкой постели, пытаясь отодвинуться. Серджо, чувствуя себя обиженным ребенком, умоляюще спросил:

— Ты меня больше не любишь?

— Я здесь жить не могу. Это все.

— Ну еще несколько месяцев.

— Ты же никогда не поедешь со мной в Англию. В этом вся правда. Ты никогда не уедешь с этого проклятого острова. Хотя бы имей смелость признаться в этом.