– Ладно, Арманд, послушай, я…

– Нет, теперь ты меня послушай.

И мне действительно пришлось его выслушать, Жулия, потому что он заговорил о том, что в пятнадцать-шестнадцать лет наступает время сомнений, когда начинаешь задаваться вопросом: а правильно ли все это и имеет ли смысл так жить. Нельзя ли мне точно так же любить музыку, но не до такой степени отдаваясь ей? Но дело в том, что мать Терезы была абсолютно уверена, что ее дочь сможет достичь самых вершин.

– А отец? А об отце ты почему ничего не говоришь?

– Послушай… – Арманд строго взглянул на меня. – Вы с Терезой о чем вообще разговариваете?

– Что ты имеешь в виду?

После неловкого и продолжительного молчания Арманд решил, что лучше замять эту тему, допил пиво, вытер губы бумажной салфеткой и сказал, что потом Тереза уехала за границу и провела несколько месяцев в Будапеште, изучая искусство владения смычком под руководством Конти и изумляясь невероятному качеству струнных инструментов в этой стране, и чувствовала себя одинокой, такой одинокой, что… она не рассказывала тебе об этом?

– Нет.

– Тогда и мне не следует тебе рассказывать. А потом – Julliard School в Нью-Йорке. И постоянное одиночество, и километр за километром – смычком по струнам. Мне кажется, что к тому времени Тереза уже была выдающейся скрипачкой, очень талантливой, способной к исполнению обширного репертуара. Но она решила посвятить свою жизнь камерной музыке. Тогда мы с ней и познакомились.

– Ты музыкант?

– Нет. – Он взглянул на меня с некоторой грустью. – Но мы познакомились. С тех пор я взял в свои руки ее деловые интересы и следовал за каждой ее мечтой и за каждым крахом ее надежд. Я знаю, чего она хочет достичь, и предвижу моменты, когда она может сломаться, потому что за уверенной улыбкой музыканта прячется страдание, как за улыбкой фигуриста, который скользит по льду, выделывая пируэты, и с ужасом предчувствует, что следующий тройной тулуп чреват падением и позором. Такая жизнь слишком тяжела для человека. Особенно те часы, что предшествуют каждому концерту. Мандраж. На Терезу временами находит мандраж: ужас, тоска, желание все бросить и убежать. Но она всегда выходит на сцену с улыбкой. Я просто хотел тебе сказать, что по прошествии лет мандраж сказывается на человеке.

– Тогда зачем…

– Подожди, я не закончил.

И действительно: это было еще не все. С ледяной улыбкой Арманд попросил меня, приказал мне, чтобы я не мешал Терезе работать. Я думаю, ему хотелось на коленях умолять меня, чтобы я не вмешивался и в ее личную жизнь. Но этого он сделать не решился.