Больше года прошло с тех пор, как я покинула монастырь. Я по-прежнему вижу его во сне, а также подруг, которых я там оставила, и мою славную Перетту — как бы я хотела забрать ее с собой! В каком-то смысле я скучаю по монастырской жизни; мне не хватает моего садика с травами, того, как мы собирались в здании капитула, библиотеки, уроков латинского, долгих прогулок по отмелям к морю. Но здесь мы свободны. Кошмары Флер уже давно прекратились, и в этом году она заметно подросла, волосы стали темно-бронзовые, но на концах все еще выгоревшие с тех пор, на островном солнце. И хотя порой меня печалит мысль о том, что она совсем скоро, в один прекрасный день вырастет, станет девушкой, совсем взрослой, для меня она по-прежнему милая Флер, своенравная, но доверчивая, полная открытой радости перед всем миром. На прошлой неделе посыльный, прибившийся к одной труппе с севера, принес мне пакет. На нем стояло:
Я распечатала конверт. В нем был плотный лист бумаги, весь исписанный той же незнакомой мне рукой, и еще две газетные вырезки. Когда я разворачивала листы, что-то выпало из бумаг и покатилось на землю. Я нагнулась, чтобы поднять. То был маленький эмалевый медальон, так хорошо мне знакомый: на нем Кристина Чудотворная, творительница чудес, раскинула руки в кольце оранжевого пламени.
Я прочла письмо. Вот оно:
Дорогая Огюст! Хоть бы песьмо нашло тибя, каждый день молюсь, штоб нашло. Я думаю а тибе и паминаю тибя в малитвах, тибя и Флор. За тваим садиком я гляжу, и Сестра Перпетуя тоже, она очинь хорошая, учит миня за ним хадить и за цвитами тоже. В том мое послушание. Типерь у нас новая Аббатиса Маргерит и при ней все ладно. Манастырь снова Мари-де-ла-мер и я очинь рада. Сестра Перпетуя учит меня грамоти. Она все терпит и не ругаит что не сразу понимаю. Эта мае первое в жизни песьмо, пожалста не ругай миня за ашипки. Паслала с камедиантами на празник Марди-Гра. Я люблю тибя Жульет и малышку Флор. Еще пасылаю вести пра Атца Коломбэна. Оно ведь не грех светло паминать былое. Бутте вы обе щастливы, Твоя Перет.