— Жюльетта? — Звук был непохож на шепот, непохож на человеческий голос. — Господи, что это — сон?

Я не могла ему ответить. Я просто смотрела на него, лежавшего на полу арестантского дома, и видела себя — в камере в Эпинале и в подвале монастыря — и вспоминала, как клялась, что вечно буду ему мстить, что он у меня еще узнает, что такое настоящие страдания. Внезапно с изумлением я поняла, что его страдания не приносят мне той радости, которой, как мне казалось, я ждала.

— Это не сон. Поспеши, если хочешь быть на свободе.

— Жюльетта? — теперь уже произнес он оживленно, несмотря на мучения, которые претерпел. — Господи, неужто колдовство и в самом деле возможно?

Молчи, приказала я себе.

— Моя Крылатая, — теперь я могла поклясться, что в голосе его звучал смех. — Я знал, что все кончится именно так. Мы всегда так много значили друг для друга.

— Нет! — сказала я. — Ты рожден для виселицы, не для костра. Такова судьба.

Он громко рассмеялся над моими словами. Пусть они подрезали ему крылья, но мой Черный Дрозд по-прежнему певчая птица. И я с изумлением осознала, как обрадовала меня эта мысль.

— Что ты медлишь? — резко сказала я. — Может, тебе здесь тепло и уютно?

Он молча воздел к свету скованные цепями руки. Я кинула ему связку ключей.

— Не могу. Пальцы…

В спешке руки меня не слушались, наверно, я причиняла ему боль, пока открывала замки. Но его глаза, не отрываясь, смотрели на меня, горящие и насмешливые, как всегда.

— Знаешь, пусть будет, как раньше, — сказал он, усмехаясь в предвкушении воображаемой победы. — У меня припрятаны кое-какие деньги. Можем начать все сначала. Элэ сможет снова взлететь. Забудь карнавал, забудь все эти встречи на рынке — твой трюк там в башне — это же золотое дно…

— Ты спятил! — Я в самом деле так подумала. Пытки, тюрьма, крушение замыслов, падение, унижение… До сих пор ничто не могло сломить его наглой уверенности в себе. Этого взгляда победителя. У него даже мысли не было, что ему можно отказать, что его можно отвергнуть. Я подняла фонарь, приготовясь идти.

— Ты же знаешь, тебе это будет в радость, — сказал он.

— Нет!

Я уже повернулась к двери. У нас в лучшем случае оставались считанные секунды до возвращения стражников. И, быть может, непоправимое уже произошло, и я в последний раз вижу его лицо в мягком свете фонаря, впечатанное в пламя; оно навеки запечатлится в моем сердце.

— Прошу тебя, Жюльетта!

По крайней мере он уже поднялся на ноги и шел за мной к спасению.