— Тебе никто не поверит. Если я буду все отрицать, поверят мне. И вот еще что, — она заговорила с ним теперь по-настоящему жестко. — Улики против тебя обнаружат в таком месте, где спрятать их мог только ты сам. К несчастью для тебя, ты не узнаешь, где именно, пока анонимным звонком об этом не будет оповещена полиция.

Какое-то время они в упор смотрели друг на друга; каждый просчитывал свои ходы. Дженсен неожиданно закинул голову и рассмеялся:

— Синтия, дорогая, ты действительно коварна до гениальности! Что ж, похоже, что я действительно полностью в твоей власти.

— По-моему, ты не очень огорчен этим обстоятельством.

— Понимаю, в этом есть что-то извращенное, но самое смешное в том, что мне это даже нравится, — он задумался. — Неплохой сюжет для книги.

— Эту книгу ты никогда не напишешь.

— Тогда что же я должен буду сделать, раз уж я стал чем-то вроде собачонки у тебя на поводке?

Вот он, настал этот момент! Синтия посмотрела на него очень серьезно и сказала:

— Ты поможешь мне убить моих родителей.

— Слушай меня! — приказала Синтия. — Слушай внимательно!

Мгновением раньше Дженсен начал что-то ей говорить, пытался урезонить, доказать, что она могла заявить такое только будучи не в своем уме.

Но теперь она остановила его. Он молча сидел и ждал.

И она в подробностях и деталях, живо и рельефно, вызвав в памяти все воспоминания детства, все, что узнала от матери, поведала ему свою историю, не утаив ничего.

С младенчества… Густав стал домогаться ее еще в колыбели… Его гнусные ощупывания… Ее собственный ужас, все возраставший, пока в трехлетнем возрасте она не начала в страхе накрываться одеялом при каждом приближении отца, заливаясь слезами, сжимаясь в комок.

Эленор ничего не предпринимала, она думала только о себе самой — как ей будет стыдно, как она будет опозорена, если выплывет правда о Густаве…

Между тем детский ум Синтии формировался. Продолжавшиеся домогательства Густава запечатлевались в нем теперь на долгие годы, страх и гнев накапливались в душе…

А воспоминания были чудовищными: неутолимая похоть Густава, подогреваемая еще и избиениями… Оглушающие оплеухи и обжигающие пощечины, которыми он осыпал ее за любой «проступок», ничего не объясняя… Потом еще и еще более жестокие «наказания» (за что?)… Огромные синяки, обожженные ноги… А мать непрерывно лгала…

Когда Синтии исполнилось шесть, отец в первый раз начал тереться о нее… А потом, когда ее тельце еще немного подросло, — наступило предельное унижение: он стал систематически насиловать ее, это было так омерзительно и больно, что она кричала… Густав же, озабоченный только собственным удовольствием, не замечал ничего, а, быть может, даже наслаждался отчаянными криками дочери… Эленор и тогда ничего не сделала…