Выжидает весь день так, чтоб из дома не заметили, пока вечер не оторачивает собою мхи. На полусогнутых, тайком возвращается она в тенях вниз по другому склону. Вереск, обметая ей штаны, нашептывает, смотри не попадись. Подкрадывается к дому сзади, слышит, как Сара чихвостит малявок. Обок дома, и тут что она и надеется видеть: Колли курит на молотильном камне. Хочется сказать ему, что все будет хорошо. Что она скоро вернется. Что дел всего на несколько месяцев. Что ему надо быть сильным ради остальных. Нащупывает камешек и бросает ему в ногу, мажет, бросает еще один. Колли соскакивает с камня, как умотанный пес. Что за херня? говорит.

Она шепчет. А ну цыц.

Он делает к ней шаг. Грейс? Это ты?

Сказала же, цыц.

Голос его долетает к ней светозарно, а следом возникает и его лицо, посветлевшее от одного ее вида. Тянет ее к себе в объятия. Ты насовсем вернулась?

Меня все еще нет.

Тогда чего ты здесь делаешь?

Она слышит свои слова так, будто кто-то украл у нее рот.

Ты все еще хочешь со мной?

Все по-прежнему волглое. Где еще и ждать его, как не у ветролома торфяной канавы, невесть когда вырытой и едва-едва просохшей. Ночь спеленывает все воедино. Грейс думает, он не пришел в тот час, когда сказал, что придет. Не пришел, потому что прийти – это надо головы не иметь. Не пришел, потому что мама следила: она-то знает, что у него на уме. Уж такой он весь переполошенный, не утаить. Теперь ты сама по себе, девонька.

Она лежит и слушает биенье всего и вся. Заключительная песнь птиц. Воздух прошит насекомыми. Голос ветра и как говорит он поверх всего остального. Еще ближе голос ее же тела. Звук, с каким грубая голова ее трется о подложенную под нее руку. Дыхание, во рту усеченное. Если зажать уши, звук, похожий на далекий гром, шумный такой, что заглушает стук сердца. А еще ближе то, что под глухим боем сердца, безмолвный крик страха.

Просыпается она вдруг – когда ее находит Колли. От усталости она сердита, хочет его шлепнуть. Ночь почти проскочила.

Говорит, чего ты дома не остался?

Колли, кажется, выживает даже при самом коротком сне, а настроение у него не мрачнеет никогда, однако она видит, что он вдруг переменился.

Говорит, Боггз вернулся, как ты и говорила. Откуда ты знала, что он вернется? Заявился на порог, как раз когда мы спать собирались. Пришлось ждать, пока они все уснут, но тут Бран расплакался, а когда я наконец выбрался, псины шли за мной полдороги вверх по склону. Пришлось то и дело говорить им, чтоб не брехали. Боггз весь взвинченный. Сказал, все пошло к херам. Что какая-то манда в Биннионе забила одну его собаку до смерти. Бухтел и бухтел насчет аренды. Я сидел у огня. Он велел маме покормить его, и она дала ему супа, так он его метнул через всю комнату. Мне все ноги облило, а плошка прямо передо мной упала. До сих пор от супа мокрый. Он ей, это что такое? Горчица? После всего, что я для тебя сделал? Кров над головой тебе дал. Всего-то прошу, чтоб ты меня привечала время от времени. Ты хочешь, чтоб я с тобой обращался как со всяким спальпинем?[12] И тут заметил, что тебя нету. Спросил насчет тебя и рассмеялся, когда мама сказала, что ты ушла работу искать. Сказал, какой с нее прок? Только один, и опять рассмеялся, сам с собою громко так. Мама сказала, что ты обстригла себе волосы и пошла, как сильный парняга. Он ей в ответ, что работать можно сколько влезет, да только нет картохи на сотню миль окрест, какую можно купить или продать, а это значит то, что значит. А она ему, и что ж это значит? А он ей, я тебе скажу что. Это значит, что вернется она быстренько, хвост поджав. Это значит, что все люто и дальше хуже, бо мужики сидят голодные да праздные, и от того делаются злые, потому что так оно устроено. Простая экономика, пока они с этим что-нибудь не поделают, – Корона, в смысле. И тут мама сказала самое странное из всего, что я от нее слыхал. Как на духу говорю. Сказала, пусть, значит, нам ворует.