Дебора продолжила:

— Он изображал слепоту три или четыре дня — долгий срок для ребенка, да хоть для кого, чтобы не открывать глаз, — но однажды вечером вышел к ужину, хлопая ресницами, и вновь стал ловко управляться с приборами. Я сказала ему: "Какое счастье, что ты поправился". Он, пожав плечами, указал рукой себе на уши. "Что такое, милый?" Он подошел к шкафчику, добыл ручку и бумагу и написал: "Извини, я тебя не слышу. Я оглох". Ирв сказал ему: "Ты не оглох". Джейкоб одними губами сложил два слова: "Я глухой". Где-то через месяц он прихромал в гостиную с подушкой, засунутой сзади под рубашку. Ничего не сказал, только дохромал до книжных полок, взял книгу и удалился. Ирв крикнул ему вслед: "Чао, Квазимодо!" — и продолжил читать. Он думал, это очередная ступень. Я пошла за Джейкобом в комнату, села рядом на кровать и спросила: "Ты сломал спину?" Он кивнул. "Наверное, ужасно больно". Он кивнул. Я предложила для лучшего сращивания примотать к спине палку. С ней он ходил два дня. И поправился. Недели через две я читала ему в постели. Голова его лежала на той самой подушке, которая изображала горб, — и он, подернув рукав пижамы, сказал: "Смотри, что у меня". Я не знала, что именно должна увидеть, знала только, что увидеть нужно, поэтому сказала: "Просто кошмар". Он кивнул. И сказал: "Очень сильный ожог". Земл "Вижу, вижу", — сказала я, осторожненько прикоснувшись. "Погоди, у меня в аптечке есть мазь". Я пошла и принесла увлажняющий крем. "Для лечения сильных ожогов, — притворилась я, будто читаю на этикетке, — обильно нанесите на место ожога. Вотрите в кожу массирующими движениями. Полное излечение наступает к утру". Я массировала ему руку полчаса, этот массаж прошел фазы — приятную, медитативную, интимную и, конечно, успокоительную. Наутро он пришел к нам в кровать, показал руку и объявил: "Помогло". Я сказала: "Чудо". Земл "Нет, — сказал он, — просто лечение".

Снова смех.

— "Просто лечение". Я до сих про все время это вспоминаю. Не чудо, просто лечение. Увечья и травмы и дальше возникали — сломанное ребро, потеря чувствительности в левой ноге — но уже все реже и реже. И вот однажды утром, может быть, через год после того как ослеп, Джейкоб не пришел на завтрак. Он часто просыпал, особенно если вечером они с отцом допоздна смотрели бейсбол. Я постучала к нему. Тишина. Я вошла, и он абсолютно неподвижно лежал в постели, руки и ноги вытянуты, а на груди пристроена записка: "Я чувствую себя очень плохо, наверное, ночью умру. Если ты смотришь на меня и я не двигаюсь, значит, я умер". Если бы это была игра, он бы выиграл. Но это не была игра. Я могла втереть крем в обожженную руку, вправить сломанную спину, но мертвому уже ничем не поможешь. Мне нравилась интимность нашего тайного общего понимания, но тут я перестала понимать. Я смотрела, как он лежал, мой терпеливый ребенок, совсем неподвижно. И я расплакалась. Как расплачусь и сейчас. Я встала на колени у его тела и плакала, плакала, плакала.