— Для тебя — все пустяки. Ты и голос-то повысил раз в жизни, чтобы сказать, что я тебе ненавистна.

— Я не хотел.

— Я знаю. Но ты и промолчать не захотел. Если это пустяк — проститься с детьми перед отъездом на войну, — то что не пустяк? Какого важного события ты еще ждешь?

Отец отвез нас в аэропорт Макартура, что в Айслипе, на Лонг-Айленде. Я сидел на переднем сиденье, а позади Барак дремал, привалившись к груди Тамира. Пять часов езды. По радио шли репортажи о первом дне операции "Руки Моисея". Журналисты приехали во все упомянутые в речи аэропорты, но поскольку день едва начался, корреспонденты пока в основном строили догадки о том, многие ли откликнутся на призыв. Эта поездка была полной противоположностью той, всего несколько недель назад, из Национального аэропорта домой.

Разговоры на переднем и на заднем сиденье в этот раз не переплетались; я почти не слышал, о чем говорили Тамир с Бараком, а мой отец, у которого в голосе просто нет регистра для замкнутых пространств, перешел на шепот.

— Гейб Перельман будет там, — сказал он. — Я говорил вчера вечером с Хершем. — Мы встретим там много знакомых.

— Наверное.

— Гленна Мехлинга. Ларри Мувермана.

— У мамы все нормально? Утром она была какая-то слишком невозмутимая, мне прямо не по себе.

— Она мать. Но она не расклеится.

— А ты?

— Ну что сказать? Это цена неудобной правды. На домашнем телефоне я отключил звонок. Городская полиция поставила патрульную машину у нас на углу. Я просил не ставить. Меня не слушали, сказали, это не вопрос выбора. Но все временно.

— Я не о том. Я имел в виду, что я уезжаю.

— Ты же читал, что я написал. Я всей душой не хочу, чтобы ты ехал, но знаю, что ты уедешь.

— Вообще не верю, что это все на самом деле.

— Потому что последние двадцать лет ты меня совсем не слушаешь.

— Уже дольше.

Не отводя глаз от дороги, он положил руку мне на колено и сказал:

— И я не верю.

Остановились у бровки. Аэропорт был закрыт для любого иного сообщения, кроме рейсов, вылетающих в Израиль. Десятка два машин выгружали пассажиров, и никто не махал кургузым светящимся жезлом, не кричал: "Проезжаем, проезжаем", но стояли двое военных в камуфляже с автоматами на груди.