— Нет, спасибо.

Наккей смерил его взглядом и уже собрался уходить, как Том вдруг спросил:

— А можно мне написать жене?

— Конечно, нельзя! Никаких контактов с возможными свидетелями! Если уж ты решил держаться этой линии, будь готов к последствиям, парень.

Том испытующе посмотрел на полицейского.

— Всего лишь лист бумаги и карандаш. Можете прочитать письмо, если хотите… Она же моя жена!

— А я полицейский, черт тебя подери!

— Только не говорите, что никогда не нарушали правил и не жалели бедняги, попавшего в переделку… Всего лишь лист бумаги и карандаш!

После обеда Ральф принес Изабель письмо. Она неуверенно взяла его дрожащей рукой.

— Я пойду, а ты почитай, — сказал он и добавил, дотронувшись ей до локтя: — Ему нужна твоя помощь, Изабель.

— Как и моей малышке, — ответила она со слезами на глазах.

Когда он ушел, она прошла к себе в комнату и долго разглядывала конверт. Она поднесла его к лицу и даже понюхала, надеясь уловить что-то знакомое, но ничего такого не почувствовала. Изабель взяла с туалетного столика ножницы для ногтей и начала вскрывать конверт, но остановилась. Перед глазами вдруг возникло искаженное горьким плачем лицо Люси, и Изабель содрогнулась от осознания, что все это дело рук Тома. Она отложила ножницы и убрала конверт в ящик, медленно и беззвучно задвинув его обратно.

* * *

Наволочка вся промокла от слез. Ханна разглядывала в окно тусклый серп луны, света которой не хватало даже на то, чтобы осветить себе путь по небосводу. Как же много в мире вещей, которыми ей хотелось поделиться с дочерью, но у нее отобрали и дочь, и мир.

Ни с того ни с сего ей почему-то вспомнилось, как в детстве она обгорела на солнце: отец уехал по делам, и она слишком долго пробыла на солнцепеке, плескаясь в море. Английская гувернантка, которая понятия не имела ни о солнечных ожогах, ни о том, как их лечить, засунула девочку в ванну с горячей водой, чтобы «снять жар» с обгоревшей кожи.

— И нечего плакать! — сказала тогда гувернантка десятилетней девочке. — Боль говорит о том, что организм борется, и это хорошо!

Ханна продолжала истошно орать, пока на крики не прибежала кухарка выяснить, кого убивают, и не вытащила ее из горячей воды.

— Это же надо до такого додуматься! — не могла успокоиться кухарка. — И не нужно быть Флоренс Найтингейл [25], чтобы понимать — ожог не лечат ожогом!

Но Ханна помнила, что она не сердилась на гувернантку. Она искренне верила, что поступает правильно, и хотела сделать как лучше. Она причиняла боль исключительно ради того, чтобы ей помочь.

Неожиданно разозлившись на бледную луну, Ханна запустила подушкой в окно и в отчаянии заколотила кулаками по матрасу.