Эстебан указал на снимок:

— Посмотри на этих людей. Они танцуют и поют. Они живут. Потому что назавтра все они могут быть мертвы. Мы можем умереть уже завтра. И я, и ты. И если кто-нибудь из этих гуляк — скажем, вот этот…

Эстебан указал на господина с бульдожьей физиономией, в белом смокинге, с кучкой женщин, сгрудившихся за его спиной, будто они намеревались поднять этого борова на плечи. Все женщины так и переливались блестками и ламе.[47]

— Если ему суждено погибнуть в своей машине по пути домой, потому что он перебрал «Бочкового рома Суареса» и дорога перед ним двоится, — наша ли в том вина?

Джо посмотрел на всех этих прелестных женщин за спиной у мужчины с бульдожьей рожей. Большинство — кубинки, волосы и глаза у них того же цвета, что у Грасиэлы.

— Наша ли в том вина?

У всех женщин, кроме одной. Она меньше ростом, смотрит не в объектив, а куда-то в сторону, за край кадра, словно, когда сработала вспышка, кто-то вошел в зал и окликнул ее. Женщина со светлыми волосами, с глазами бледными, как зима.

— Что? — переспросил Джо.

— Наша ли в том вина? — повторил Эстебан еще раз. — Если какой-нибудь mamón[48] решит…

— Когда ты это снял?

— Когда?

— Да, да. Когда?

— На открытии «Шика».

— И когда он открылся?

— В прошлом месяце.

Джо посмотрел на него через стол:

— Ты уверен?

Эстебан рассмеялся: