Она повалилась на кровать, щекой на ласковую подушку. Закрыла глаза и вообразила себя снова девочкой, и Зельду, перебирающую пальцами ее волосы. Ладонью прогнала эти пальцы. Не нужны они были ей – теперь не нужны. Но ощущение вернулось: словно бабушка была рядом, рассматривала ее.
Марта свернулась калачиком, прикусила губу. Она старалась не замочить слезами подушку Сигфрида, но слезы лились неудержимо, слезы о том, что могло бы быть, о несостоявшейся жизни, наполненной любовью.
Время текло мимо нее, и когда она подняла голову от подушки, понять нельзя было, который час – только небо за окном было черным как смоль. Она потерла нос, потрогала пальцами щеки. Снова закрыла глаза, стараясь не думать о том, что кругом нее – море. И постепенно погрузилась в сон.
* * *
Когда открыла глаза и захотела оглядеться, пришлось щуриться: шторы были раздвинуты, за окном – кобальтовое небо. Мир стал светлее и веселее. Комната была круглая, выкрашена белым, с неумелыми серыми мазками, изображавшими чаек.
На белом деревянном стуле у окна лежала стопка одежды, сложенной квадратами. Сверху – блестящие сандалии. Частью вещи были Мартины, частью – чужие.
Марта моргала, глядя на солнце в дымке, и в это время в дверь постучали. Она вздрогнула и натянула одеяло до подбородка.
– Да? – крикнула она.
Дверь открылась, показались мыски ботинок Сигфрида, потом его шапка.
Не глядя на нее, он прошел к низкому столику у кровати и поставил на него поднос. От большой белой миски с крышкой пахло томатным супом. Чуть приподнявшись, она увидела тарелку с кубиком масла и толстыми ломтями хлеба. Над большой кружкой золотого чая поднимался пар.
Марта вдруг почувствовала зверский голод, в животе у нее заурчало.
– Ешьте, – сказал Сигфрид.
Марта оперлась на локти и села. По каждой мышце ее тела будто прошелся каток.
– Долго я спала?
– Тридцать шесть.
– Часов? – Марта нахмурила лоб. – Нет. Не может быть.
Сигфрид чуть пожал плечами, отошел к двери и закрыл ее за собой. Она слышала его удаляющиеся шаги.
– Тридцать шесть часов? – прошептала Марта, ставя на колени поднос.
Она сняла крышку с миски, в лицо пахнуло теплым паром. Она помедлила, вдыхая душистый пар, и погрузила ложку в суп. Томаты были сладкие и острые на вкус. Вкус хлеба с толстым слоем масла был сказочный. Теплый чай успокоил все еще судорожно сжимавшееся горло.