Долговязый худой мальчишка вскарабкался на тележку, и Мэри замерла, приготовившись к оскорблениям. Однако он лишь послал ей звонкий воздушный поцелуй и бросил на колени листок бумаги. Она быстро схватила его связанными руками. Краска была все еще немного влажной. Признание и последнее слово Мэри Сондерс.

На мгновение ее охватило смятение. Кто эта девушка, которую зовут так же, как ее, – и тоже осужденная на смерть? Но тут же поняла, в чем дело, и едва не рассмеялась. Да это же она сама, героиня напечатанной истории! И как главной героине, ей вручили бесплатный экземпляр. Какой-то писака выдумал эту сказку, от первого до последнего слова.

Согласно «признанию и последнему слову», отец Мэри был честным трудягой из Херефордшира, который в поте лица зарабатывал свой хлеб, и он умер от горя, когда услышал об ее аресте. У нее также была сестра в Бристоле. Недавно Мэри написала ей письмо. «Увы! – говорилось в нем. – Честная бедность лучше, чем неправедно приобретенное богатство. Позволь же сказать тебе последнее прощай». Вымышленная Мэри Сондерс искренне раскаялась в своих грехах перед Господом и встретила свой конец в светлом камлотовом платье, шелковой косынке и черной шляпке.

Мэри прикрыла глаза и увидела себя, кающуюся грешницу, в безупречно чистом и скромном наряде, движущуюся навстречу смерти под ярким полуденным солнцем. Как там она сказала Дэффи в тот день на холме Кимин? «В книгах полно врак».

Ветер трепал край листка. Мэри поискала глазами, куда его положить, но вспомнила, что у нее больше не будет возможности прочитать «последнее слово» или что бы то ни было еще. Она выпустила листок из пальцев; подхваченный ветром, он задел красную щеку мальчугана, что сидел на плече у отца, и скрылся из вида.

Какая разница, что написано – или не написано – на дешевом листке с расплывающимся шрифтом, если очень скоро все забудут подробности? В памяти зевак останется, что они ездили в Монмут поглазеть, как девчонку вздернули на виселицу, но кто вспомнит, кто она была и за что ее казнили? Дети запомнят вкус апельсинов и огромную толпу, но не ее имя.

Мэри прикусила губу. Безымянность. Забвение. Если ее жестокая и темная история не сохранится – хоть в какой-нибудь форме! – на свете не останется никакого доказательства, что она вообще существовала.

Мистер Джонс стоял всего в нескольких шагах от нее, неподвижно, словно паук, приклеенный к своей паутине. Мэри вздрогнула. Его руки вцепились в костыли. На черном сюртуке засохло какое-то пятно: яйцо или похлебка?