Потом он просит у меня сигарету, и мы некоторое время молча курим.

– О, мой куратор, – Миша дергается, как паралитик, быстро всасывает столько дыма, сколько может и выбрасывает окурок на асфальт. – Бывай, брат. Встретимся.

Я внутренне желаю себе больше с ним не встречаться. Все-таки, даже после пережитых месяцев попрошайничества, Зефиров все еще вызывает у меня искреннее омерзение. Я понимаю, что так и не узнал, как его жена, но у меня есть свои соображения на этот счет. И насчет его дочери тоже.

Но в глубине души я надеюсь, что они не оправдаются.

Главное, что я понял в ходе своих трудов в метро и на улице – всегда найдутся те, кто подадут из жалости. Каждый вагон делится на неверующих, сомневающихся в себе молчаливых идиотов и идиотов конченых, считающих, что доброе дело – это подать калеке-наркоману на продолжение его жалкого существования. Но не стоит заблуждаться, что всего лишь два-три человека на сотню – это те самые недоумки. Сомнения грызут многих – это я видел в их взглядах, в их нервных телодвижениях, в их стыдливом падении взглядов в мобильники и планшеты. Да и вообще – интеллектуальное большинство общества – конченые идиоты. Абсолютное меньшинство может сказать «Нет» и не прятать взгляд. Быть вдалеке и не связываться с этим большинством – огромная честь, которую мне уж точно никогда не заслужить и от которой многие наивно отказываются в пользу служения этим людям – интеллектуальному большинству. Успех, известность, обожание публики – ничтожные факторы. Если бы у нас сейчас жили свои Моцарт, Ницше или Достоевский, их бы оценивали сквозь призму обывательских суждений, как ремесленников, которые должны приносить развлечение в массы, но не более того. Откуда у меня такие мысли, спросите вы? Запоздалый вопрос. Вы уже слишком много знаете обо мне, чтобы чему-то удивляться.