Так что там дед говорил про дерьмо над ним?

Я не очень хорошо помню, что именно со мной делали после той хирургии. Почему-то очень крепко в мозгу отпечаталась чья-то фраза «А на хер вы ему водку дали?» – голос, которым она была произнесена, был таким ярким, низким, четким – такой голос сам по себе вызывает уважение. Несколько дней я явно бредил – не спал постоянно, но и не различал, где реальность, а где странные тени и голоса, бормочущие несвязные фразы. Потом, когда я начал более-менее осознавать, кто я и где могу находиться, жутко хотелось пить, но поили меня редко, зато часто ставили какие-то капельницы, с болезненной небрежностью втыкая широкие иглы в истерзанные руки.

Не думаю, что вам стоит получить от меня больше подробностей о том, что происходило со мной до того, как я снова вернулся в строй. Воспоминания о днях своеобразной экспресс-реабилитации настолько омерзительны и полны воспаленных и гнилостных ощущений, что даже представлять многое из того, что мне довелось пережить, мне самому не хочется. Когда мне отсекли одну ногу, я достаточно быстро смог перестать пугаться своего отражения в полный рост в зеркале и стеклах дверей метро. Теперь же я больше всего боялся увидеть себя в выделенной мне скрипучей инвалидной коляске, в которой, наверняка, скончалось немало стариков-инвалидов. В маленьком зеркале, которое мне случайно попало в руки на корпоративно квартире, я неожиданно для себя обнаружил, что мои криво постриженные волосы большей частью поседели, а лицо покрылось острыми, стремительными стрелками морщин. Раньше я не верил в то, что человек может так быстро поседеть. Вроде как какой-то пигмент теряется или типа того. Но факт встал передо мной, раз я уже перед ним встать никак не мог. Во многие вещи лучше поверить раньше, чем они тебя настигнут.