Мятлев примчался, сияющий: «Дочь едет, Андрей Кириллыч! В Севастополе две недели сидели… Поезда берут с бою… Наконец-то! Наконец мы вздохнем!..»

Жизнь понемногу начинала входить в колею.

XII

XII

Да… Но это была уже неуловимо изменившаяся, вглубь и вширь непоправимо расколовшаяся жизнь… Рухнувшие привычные понятия еще держались как бы на поверхности сознания, а новые, идущие из глубины, уже властно требовали места и признания… В существовании обывателей дух времени отражался в мелочах. Но эти привычные мелочи, ускользнувшие из быта, раздражали и волновали. В середине ноября Катерина Федоровна стала выходить из дому. С первых же дней у нее вышло с мясником неожиданное столкновение. Без всякого повода, на ее сдержанное замечание, что она недовольна мясом, услужливый и льстивый раньше хозяин резко возразил ей: «Гордиться, сударыня, нечем… Мы с вами равные… Даром что вы господа, а мы купцы… Теперь все равны стали». «Да разве я вам что-нибудь обидное сказала?» — спросила растерявшаяся Катерина Федоровна. Он с вызовом глядел на нее выпуклыми черными глазами и, ударяя по газете красными пальцами с толстым обручальным кольцом, говорил:

— Прошли времена, сударыня, когда мы молчали перед вами… Не нравится мясо — милости просим в другую лавку!.. Мы с вами равные…

— Вот дурак! — говорила она дома, бегая по комнате. — И чего он сюда это равенство приплел? Я ему об огузке, а он мне о равенстве!.. Чисто с цепи сорвался!

Но Тобольцев хохотал: «Ах, как хорошо!.. Нет, это хорошо, Катя!.. Как ты этого не понимаешь? Просыпается чувство собственного достоинства в человеке, и он спешит проявить его… А ты оскорбляешься!..»

Нянька тоже новый тон взяла: требовала себе среди дня два свободных часа и говорила: «Не лошади, чтоб шестнадцать часов в сутки работать на вас!.. Только тварь бессловесная это стерпеть может… А мы люди!..» Разносчики, извозчики, приказчики, полотеры — все держались иначе. Шапки никто не снимал, глядели дерзко, по определению Катерины Федоровны. Все не только прибавки требовали, а и уважения. И, словно сговорясь, твердили: «Теперь слобода пошла… Не те порядки!..» Профессиональные союзы рождались каждый день. Все читали газеты, критиковали свою долю, стремились к лучшей.

— Удивительный человек эта Фекла Андреевна! — говорил Потапов Тобольцеву. — Что она с приказчиками делает!.. С этим элементом, который мы считали безнадежным еще год назад! Под имением «Марьи Петровны» ее весь торговый мир теперь знает… Вчера ее видел доктор. Ей дурно сделалось после митинга… Губы белые, ни кровинки в лице… Полное истощение, а глаза горят… Просим ее: «Отдохните немного, надломитесь…» Куда там!.. И слышать не хочет! «Надо, говорит, ковать железо, пока горячо… Отдыхать будем потом!» Да, многим мы ей и Федору Назарычу обязаны… А главное, свой человек! Вот в чем тайна их обаяния над пролетарием…