«Как грызет меня это с тех пор — и до сего дня!» — сказал вчера Гейниц. А ведь он мог и не признаваться в том, как навредил Камиллу! И мне тоже, черт возьми… Интересно, есть ли у них тут в буфете двенадцатиградусное пиво? В гостинице — только десятиградусное, да и то, я сказал бы, не крепче шестиградусного…

Местный радиоузел передавал песню. Звуки из отдаленных репродукторов, развешанных на столбах по всей огромной территории стройки, доходили с опозданием, перекрывая друг друга так, что выходило нечто невразумительное. Но все-таки Крчма разобрал несколько слов:

Мы сильные, умелые, мы бдительные, смелые…

После песни передали какое-то объявление, смысла которого Крчма не уловил.

Скорее всего, Гейниц знает, что ему грозит, — и все же ничего мне не сказал, ни словечка… Ничего, значит, от меня не ждет, ни от кого не ждет ничего хорошего, и если теперь его накажут слишком сурово, то он еще больше утвердится во мнении, что весь мир в заговоре против него. Ему и в голову не приходит, что он сам себя изолирует, возбуждая нелюбовь окружающих уже одним тем, что ожидает ее.

За поворотом свистнул паровик, и выползла членистая змея состава; паровичок был прицеплен сзади. Пирк-старший поднялся.

Сегодня утром Крчма видел Гейница, но только со спины— тот шел в контору с какими-то бумагами. На нем был старый, до невозможности вытянутый свитер, который болтался на тщедушной фигурке Гонзы как на огородном пугале.

— Гейниц учился вместе с вашим Павлом, это вам, конечно, известно, — обратился Крчма к Пирку-старшему. — Обоих я учил с первого класса и знаю их, как собственные башмаки. Павел всегда и во всем — мужчина, а вот Гейницу для этого многого не хватает. Но нельзя же судить о человеке по нескольким необдуманным словам, сказанным в пьяном виде! Думаю, руководство стройки не примет решения, не выслушав мнения вашей парторганизации. Как старший друг вашего сына прошу вас, не допускайте, чтоб Гейница уволили! Это было бы крайне несправедливо. Проблема этого парня не в политической неблагонадежности, а в том, что он чувствует себя одиноким среди тысяч людей. Понимаете, ваш Павел спас когда-то ему жизнь — он вам рассказывал? Шрам на подбородке у Гейница — с тех самых пор. Так вот, я думаю, будет очень жаль, если эту самую спасенную жизнь теперь испортят… Ну, спасибо, а увижу Павла — передам от вас привет.

Крчма долго смотрел вслед составу; «студент» в дырявом колпаке, пристроившийся на тормозной площадке последнего вагона, словно признал в нем родственную душу— несмело улыбнулся, приветственно поднял руку.