Шарлотта готовится лечь в постель, когда раздается крик:

— Скорее, Брэнуэлл поджег свои простыни! Они горят, я не могу его разбудить!

Всем становится не по себе, оттого что это страшно и… ужасающе буднично. Эмили оказывается на месте раньше Шарлотты. Комната наполнена едким дымом. Эмили находит руку Брэнуэлла, поворачивается, чтобы потянуть ее через плечо, и стаскивает брата с горящей постели. Свеча-зачинщица невинно соскальзывает со стеганого покрывала, потухшая. Эмили бросает Брэнуэлла в углу, сдергивает тлеющие простыни, хлещет ими об пол и топчет, потом выскакивает из комнаты, чтобы принести воды. Брэнуэлл, слепой и растерянный, сворачивается калачиком на полу, как щенок в корзинке. Сестры обступают его со всех сторон, вытирают и приводят в порядок. Заново вытирают, когда из его широко открытого рта прорывается дамба тошноты. Потом наконец слегка подталкивают, уговаривают и тянут в кровать, укладывая на бок — на случай, если его снова стошнит. И за все время тишину ночи нарушает только шепот и отчаянная пантомима: нельзя беспокоить папу, который настолько боится пожара, что даже занавески на окнах запрещает.

Сестры задерживаются на пороге спальни, чтобы бросить последний взгляд и убедиться, что все в порядке. И в этот момент, когда они стоят со зловонным ведром и простынями в руках, Энн спокойно и торжественно произносит:

— А здесь мы видим, как знаменитые Каррер, Эллис и Эктон Беллы отдыхают дома, пожиная плоды славы.

И смех, который охватывает всех трех, настолько дикий, настолько ядовитый, что приходится прикусывать губы и засовывать в рот костяшки пальцев, пока они сбегают по лестнице на первый этаж, где можно наконец дать волю чувствам. Все это сопровождается такими стонами, визгом и фырканьем, что со стороны могло бы показаться, будто сестры безутешно рыдают.

Кто такие Беллы? Этот вопрос, сообщает мистер Уильямс, широко обсуждается в обществе. И снова немыслимо. Сорок восьмой год принес столько волнующих и тревожных моментов: газеты лихорадочно трезвонят о марше чартистов[109], о революции на континенте, о бегстве королей, знаменах и крови. Поставить такой незначительный вопрос в один ряд со всем этим кажется чем-то непостижимым, однако, похоже, дело обстоит несколько иначе. И не так уж мало общего между этими великими переворотами и их творчеством. Что-то в таинственных Беллах, страстных голосах с севера, созвучно духу времени. Одна из популярных версий, пишет мистер Уильямс, заключается в том, что Беллы — это три брата-самоучки, ткачи на какой-нибудь йоркширской фабрике. Другие утверждают, что они женщины, — и не всегда, как известно из обзоров, одобряют такое положение вещей. Страстные голоса вместо подобающего воркования… И конечно, ни мистер Уильямс, ни мистер Смит не знают, кто такие Беллы, — ничего, кроме факта, что их письма приходят в некий пасторат в Западном Ридинге.