Флориндо уже не спешил, очевидно, они были близко к цели, а ему хотелось успеть рассказать Табио Сану, какие причины заставили капитана Каркамо вспомнить о Малене спустя столько лет.

— Товарищ… — он негромко засмеялся. — Твой вопрос меня удивляет! Ларчик открывается просто… По-видимому, капитанчик этот, прочтя в бумагах, принесенных им в кабинет коменданта, имя Росы Гавидиа, вспомнил о юной крестьяночке, в которую когда-то был влюблен. Вспомнил Росу Гавидиа с бала-маскарада, а не Росу Гавидиа — революционерку, которую знаем мы.

— Ты так считаешь?… — произнес Сан рассеянно, словно думая о чем-то другом, а затем вдруг спросил: — А бумаги?

— Он их сжег. Но история с этим офицером не кончилась. С ним был другой офицер, тоже капитан, которого зовут Хосе Доминго Саломэ. Его хорошо знают гитаристы, давно известные здесь под именем Самуэлей. Их три брата. Самуэлон — старший, толстяк, добрый, как хлеб. Самуэль — средний, живой, лукавый, себе на уме. И, наконец, Самуэлито — младший, коренастенький, но задиристый, как щенок.

— И как же работали эти Самуэли?

— Давали ему уроки игры на гитаре и… распевали революционные песни…

Флориндо захохотал, но тут же спохватился и зажал рот рукой:

— Революционные песни… ха-ха-ха!.. В комендатуре?

— Вот именно, — сказал Табио Сан, — если бы не аккомпанемент гитар, можно было бы назвать это «Курсом революционной подготовки на дому… в комендатуре»… — Кей продолжал смеяться. — В один прекрасный день наши дети увидят, как в этих казармах люди поют революционные песни, только под аккомпанемент плугов, а не пулеметов…

— Эти песни перестанут быть революционными, если их запоют солдаты…

— Нет, нет, они останутся революционными, потому что армия перейдет на сторону революции!

Табио Сан и Флориндо подошли к дверям ранчо, притаившегося за деревьями. Темно. Даже собственную руку нельзя разглядеть. Последние шаги они прошли наугад, осторожно ставя ногу на сыпучий песок. Молчание. Шум деревьев. И дыхание многих людей. Дверь открылась, и вслед за Флориндо вошел Табио Сан. Им навстречу протянулись крепкие руки в мозолях. Глухие голоса, какие-то далекие. Все тонуло в темноте.

XXXIII

XXXIII

На рассвете Табио Сан вышел из дома, где он нашел убежище. С собой он захватил только то, что было в карманах, как человек, собравшийся дойти лишь до угла, хотя уходил он навсегда. Зола, покрывавшая землю, поглощала шум его шагов. Всю ночь напролет он вместе с Маленой сжигал бумаги, документы, печатные тексты — все это превратилось в горстку липкой пыли, влившейся в зольные моря, покрывавшие улицы и дома в призрачном селении, где мир, погружавшийся в пропасть, в небытие, пытался возродиться под лучами новых идей.