Когда в столице и в других городах развернется политическая борьба, мы, находясь на наших боевых постах — на Юге и на Севере, — будем требовать повышения заработка, введения социального обеспечения, трудового законодательства, а также раздела необрабатываемых земель…»

Откуда-то из глубины души поднималось совсем другое. Он что-то лепетал о своих чувствах, не мог найти нужных слов, чтобы сказать о таких простых вещах, как любовь. Неужели ему мешала говорить врожденная индейская молчаливость, когда думаешь много, но не можешь проронить ни слова? А может, он боялся, что признание в любви покажется ей нелепым? Или, быть может, боялся поступать так, как поступил бы… скажем, владелец лавчонки на углу… фабрикант… рантье… владелец кофейной плантации?…

Его внимание привлекли две маленькие, очень маленькие светлые точки — две голубовато-зеленые точки, удивительно крошечные, яркие и живые. В темноте вагона точки сверкали. А, светлячок кокуйо! Он не прикоснулся к нему. Таинственный фосфоресцирующий свет словно парализовал его. Пара лунных булавочных головок. Что делал тут этот светляк — камея табачного цвета? Почему он тут появился? Что это за символ, что означает его появление?…

Поезд резко дернулся, он услышал лязг сцепки, с трудом удержался на ногах, и его охватило какое-то странное состояние, будто он не знал, где он и что с ним. Началось зыбкое покачивание, теперь оно будет продолжаться в течение всего пути и, похоже, никогда не кончится. Порой им овладевало отчаяние. Когда зной и жажда становились совсем нестерпимыми, ему казалось, что рельсы тянутся в бесконечность и поезд мчится неведомо куда… Но теперь он уже не сойдет с поезда, не сдастся — до победы…

Обо всем этом он рассказал людям, ожидавшим его в ранчо под деревьями, после того как осушил целый кувшин воды — вначале с жадностью, потом помедленнее. Он попросил у них разрешения лечь на койку — сказывалась усталость от поездки в товарном вагоне. К тому же так ему легче было беседовать, он находился на грани бодрствования и сна. Одни присели на корточки, другие стояли, третьи расположились прямо на полу. Люди кашляли, почесывали в затылке, задавали вопросы. Каждому хотелось получше рассмотреть человека, растянувшегося на брезентовой койке.

Так это действительно Табио Сан? Некоторые его называли полным именем — Октавио Сансур. Да, он был все тот же Табио Сан, который много лет назад работал простым пеоном на плантациях Тикисате, только лицо у него сейчас неузнаваемо изменилось, исчезли прежние черты, под воздействием сока кактуса. Все это было похоже на странный сон.