Он все еще сердится? Неужели он не может простить мне кошмарный эпизод, который я пережила вчера?
Если бы я ему все рассказала…
Гирлянды слов теснятся у меня в горле. Я сжимаю губы, чтобы удержать их, но один вопрос сумел прорваться сквозь заграждение:
— Почему ты такой грустный?
Мой голос заставляет его едва заметно вздрогнуть. Быть может, если я продолжу заполнять словами разделяющую нас бездну, он встанет и подойдет ко мне…
— Ты сердишься из-за вчерашнего клиента, да? Но у нас ничего не было. Ничего. Он просто…
Я выпрямляюсь и сажусь, чтобы забыть об унижении. Влажный пол щекочет мне ступни. Француз отвел глаза, словно толстый
— Мне… Мне кажется, что я тебя потерял, — шепчет он, опуская ресницы.
Когда он это произносит, уже мне кажется, что я его теряю. Я в панике отрываю руки от бедер, вскакиваю с кушетки и бросаюсь к нему. Я должна доказать ему, что я рядом, что живу для него, что принадлежу ему, ему одному.
— Я твоя. Ты ведь знаешь это, так? — говорю я, опускаясь рядом с ним на колени.
— Это ненадолго. Я чувствую, что ты в конце концов покинешь меня. Так же, как и она…
Он вскакивает на ноги и почти кричит. Перегородки замирают, стоны затихают. В боксах привыкли слышать шепот, короткие, пробуждающие желание фразы. Признания, клятвы в любви и упреки здесь не в обычае.
В неожиданно наступившей тишине его слова раскатываются эхом.
Как и она… Другая, до меня. Другая, которую он любил, как меня. Я потрясена.
— Кларисса тоже говорила, что принадлежит только мне, — продолжает он тише, чтобы не мешать парам, которые вновь начинают вальсировать в соседних комнатах. — Что она чувствует себя сильной с моим макияжем, что не сможет жить без меня. И я ей поверил.
Его слова водопадом текут с его языка и волнами катятся ко мне.
Мы вкусили наше примирение в молчании, с торопливостью влюбленных после слишком долгой разлуки. И теперь француз осыпает меня признаниями, топит в своем прошлом.
Он рассказывает историю своей жизни, начиная с увлечения макияжем. Он говорит, что, сколько себя помнит, всегда видел рисунки, проступающие на лицах людей. Растения, предметы, животных. Сначала он просто переносил их на бумагу и холст, чтобы не забыть. Но резкий запах масляных красок, отсутствие аромата у карандашей и ровные, гладкие, плоские поверхности не нравились ему. Ограниченные листком бумаги, запертые в рамки картины казались лишенными жизни. А потом однажды он увидел свою мать, которая красила глаза в ванной. Видя, как становятся более совершенными черты ее лица под кисточкой, как молодеет кожа под слоем пудры, француз понял, что секрет жизни рисунка заключается в основе, и только человеческое лицо сможет вдохнуть в него душу. Он решил стать визажистом.