Нужно сильное войско, твердая рука.

Презрительно улыбнулся, адресовав презрение самому себе. Образец генеральского мышления: армия — панацея от всех бед.

Если люди разных партий, взглядов, религий, неодинакового происхождения и достатка способны сражаться под общим знаменем с пястовским орлом, с одинаковым волнением слушать мазурку Домбровского [73], то, горько наученные уроками разобщения, многие грядущие проблемы они решат более мудро, менее мучительно. Однако в чудеса он не верит.

В масштабах своей армии он, командующий, определяет политическую линию. Не стопроцентно. Но свои девяносто намерен использовать до последнего. Чуть–чуть приструнить тех, кто ничего не хочет слышать, кроме: аковцы — прислужники оккупантов. В АК и впрямь каждой твари по паре…

К лондонским эмигрантским деятелям и аковский генерал Домброва не питает симпатии. Но не желает пожимать и «руку Москвы».

— Но мою–то вы пожали, господин генерал, — заметил Сверчевский.

— Во–первых, господин генерал, — Домброва разгладил красно–белую повязк [74], — я получил хорошее воспитание. Во–вторых, у вас чисто варшавское произношение…

Домброва выдержал паузу. Сверчевский смотрел ему прямо в глаза.

— В-третьих, питаю робкую надежду, что ваша рука не запятнана польской кровью.

— Мы с вами, господин генерал, заслужили воинские звания не на спортивных стадионах.

— У всякой армии, — возразил Домброва, — свои принципы и методы. В Армии Крайовой, например, каждый волен думать, что хочет.

— Такая армия небоеспособна.

— Разница взглядов не мешает одинаково любить мать–отчизну.

— Но снижает боеспособность.

— Чем–то приходится жертвовать. Война не исключает компромиссов. Наша беседа — тоже компромисс. Каждый прикидывает, глядя на собеседника, кого в нем больше — врага или друга? Не так ли?

Вспоминая беседу, Сверчевский размышлял: необходим водораздел между аковцами и аковцами. Между рядовыми и командованием. Между командованием, находящимся в Польше, и тем, что сидит в Лондоне. Между АКиНСЗ, ЗВЗ [75]…

Поэтому, дорогие мои коллеги из культпросветуправления, из информации, я намерен беседовать с каждым польским офицером, который пришел из лесу, с хуторов, далеких фольварков, со всяким, кто воевал или отсиживался, ожидая своего часа. Кто, повинуясь оккупационной привычке, предпочтет прийти ночью, назовет вымышленную фамилию, слегендирует биографию…

Я ценю выпускников советских офицерских училищ, где готовят поляков — командиров пехотных, танковых, артиллерийских, авиационных подразделений. Вижу, сколько делают для нас советские офицеры [76]. Но нужны командиры полков, дивизий, корпусов. Крайне желательно, чтобы они говорили по–польски, не заглядывая в карманный разговорник.