— Ты заплатишь им цистофорами? В подвалах Секста их было полно. Я помню историю о брате великого Цицерона, которому заплатили цистофорами.

— Эти монеты расплавят и отчеканят сестерции и денарии. Моим негодяям и людям, которых они представляют, заплатят денариями, как они требуют. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Я пытаюсь представить, какой высоты будет эта гора мешков, но даже моего воображения не хватает.

Только в январе Октавиан смог вернуться в Рим, выполнив свою задачу. Он превратил само событие в подобие цирка, заставив все сто двадцать тысяч легионеров пройти по сборочной площади и посмотреть на холмы мешков, потом произнес речь скорее в духе покойного Цезаря, чем от своего имени. Его способ донесения слов до слушателей был новым: сам он стоял на высоком трибунале и обращался к тем центурионам, которые, по сообщениям его агентов, были влиятельными людьми, а каждый из его агентов произносил ту же речь перед центурией, причем не читая по бумажке, а воспроизводя по памяти. Это удивило Агриппу, который знал все об агентах Октавиана, но не представлял, что их так много. Центурия состояла из восьмидесяти солдат и двадцати нестроевых слуг. В легионе было шестьдесят центурий. И двадцать легионов собрались, чтобы посмотреть на мешки и послушать речь. Тысяча двести агентов! Неудивительно, что он знал все, что необходимо. Он мог претендовать на звание сына Цезаря, но истина была в том, что Октавиан ни на кого не был похож, даже на своего божественного отца. Он был нечто абсолютно новое, и проницательные люди, такие как покойный Авл Гиртий, поняли это сразу, с первых шагов его карьеры.

Что касается его агентов, это были люди, непригодные ни для какой другой работы, болтливые бездельники, которым нравилось получать небольшое жалованье за то, что они шатаются по рыночной площади и говорят, говорят, говорят. Когда кто-нибудь сообщал своему хозяину ценную информацию подлинной, тщательно выстроенной цепочке, он получал несколько денариев как награду, но только если информация точная. Октавиан имел агентов и в легионах, но им платили только за информацию. Жалованье им платил Рим.

К тому времени как собрание закончилось, легионы знали, что демобилизованы будут только ветераны Мутины и Филипп, что в следующем году предстоят сражения в Иллирии и что мятежей больше не потерпят ни под каким предлогом, и меньше всего из-за премии. Малейший намек на мятеж — и будет порка, и полетят головы.

Агриппа наконец отметил свой триумф за победы в Дальней Галлии. Кальвин, обремененный испанскими трофеями и внушающей страх репутацией за жестокое обращение с мятежными солдатами, отделал дорогим мрамором потрескавшиеся стены небольшой базилики Регия, самого древнего храма в Риме, и украсил ее снаружи статуями. Статилий Тавр стал губернатором провинции Африка, оставив себе только два легиона. Зерно поступало как и полагалось, и по старой цене. Счастливый Октавиан приказал снести укрепления вокруг дома Ливии Друзиллы. Он построил для германцев удобные бараки на конце Палатина, на углу, где Триумфальная улица выходит к Большому цирку, и сделал их специальной охраной. Хотя впереди него всегда шли двенадцать ликторов, как велел обычай, он и его ликторы шли в окружении вооруженных германцев. Новое явление в Риме, не привыкшем видеть вооруженные войска внутри священных границ города, за исключением крайних случаев.