Плач стал громче, многие сенаторы сидели, закрыв лица складкой тоги. Черный день для Рима.

— Я сказал, что армия Антония очень нуждалась в помощи. Но к кому обратился Антоний за помощью? Куда он пошел за помощью? Послал ли он гонца к вам, почтенные отцы? Послал ли он ко мне? Нет! Он послал гонца к египетской Клеопатре! Иноземке, женщине, которая молится богам-зверям, неримлянке! Да, он послал к ней! И пока он ждал, известил ли он сенат и народ Рима о своей катастрофической кампании? Нет, не известил! Он два месяца напивался до бесчувствия, по нескольку раз в день выбегал из палатки и спрашивал: «Она приедет?», как маленький мальчик, зовущий маму: «Я хочу маму!» Вот что на самом деле повторял он снова и снова: «Я хочу маму! Я хочу маму!» Маленький мальчик, триумвир Востока. В конце концов она приехала, почтенные отцы сената. Царица зверей приехала, привезла с собой еду, вино, врачей, целебные травы, бинты, экзотические фрукты, все, чего так много в Египте! И когда солдаты доплелись до Левкокомы, она лечила их. Не от имени Рима, а от имени Египта! А Марк Антоний, пьяный, рыдал, уткнувшись головой ей в колени!

Попликола вскочил с места.

— Это неправда! — крикнул он. — Ты лжешь, Октавиан!

Октавиан снова терпеливо подождал, пока утихнет шум. Слабая улыбка играла на его губах, как солнечный луч на воде. Это было начало, да, определенно, это было начало. Несколько сенаторов, не так горячо преданные Антонию, так рассердились, что отреклись от него. Понадобилось лишь одно слово: «рыдал»!

— У тебя есть предложение? — спросил Квинт Лароний, один из сторонников Октавиана.

— Нет, Лароний, — громко ответил Октавиан. — Я пришел сегодня в курию Гостилия моего божественного отца рассказать все как есть. Я много раз и раньше говорил и повторяю сейчас: я не буду воевать с соотечественником, римлянином! Никакая причина не заставит меня даже подумать о войне против триумвира Марка Антония! Пусть сам распорядится своей судьбой. Пусть он продолжает совершать ошибку за ошибкой, пока эта палата не решит, что, как и Марка Лепида, его надо лишить должности и его провинций! Я не буду это предлагать, почтенные отцы, ни сейчас, ни в будущем. — Он замолчал и принял печальный вид. — Если только Марк Антоний сам не откажется от гражданства и родины. Давайте молиться Квирину и Солу Индигету, чтобы Марк Антоний не сделал этого. Сегодня дебатов не будет. Все свободны.

Он спустился с возвышения и пошел по черно-белому мозаичному полу к большой бронзовой двери в конце курии, где его окружили ликторы и германская охрана. Дверь оставалась открытой — умный ход, — и ни о чем не подозревающие консулы не потребовали, чтобы дверь была закрыта. На улице стояли люди, которые часто посещали Римский Форум. И они все слышали. В течение часа весь Рим узнает, что Марк Антоний совсем не герой.