— Что его остановит? — с горечью спросила она.

— Ничего, и это неоспоримый факт. Я думаю, нам надо немедленно послать к нему переговорщика и спросить об условиях.

Еще накануне она накинулась бы на него, но это было вчера. Один взгляд на лицо ее сына в день рождения сказал ей, что Цезарион не хочет, чтобы землю его страны пропитала кровь ее подданных. Он согласился на оборону до последнего солдата римского легиона в лагере на ипподроме, но только потому, что те войска жаждали сражения. В Акции им было отказано в этом, поэтому они хотели драться здесь. Победа или поражение — неважно, лишь бы был шанс подраться.

Да, в итоге было сделано так, как хотел Цезарион, и это, во всяком случае, был мир. Пусть будет так. Мир любой ценой.

— Кто встретится с Октавианом? — спросила Клеопатра.

— Я думаю, Антилл, — сказал Антоний.

— Антилл? Он ведь еще ребенок!

— Вот именно. Более того, Октавиан хорошо его знает. Я не могу придумать лучшей кандидатуры.

— Да, я тоже не могу, — подумав, согласилась она. — Но это значит, что ты должен написать письмо. Антилл недостаточно сообразительный, чтобы вести переговоры.

— Я знаю. Да, я напишу письмо. — Он вытянул ноги, провел рукой по волосам, теперь уже побелевшим. — Дорогая моя девочка, я так устал! Скорее бы все закончилось!

Она почувствовала комок в горле. Проглотила его.

— И я тоже, любовь моя, жизнь моя. Я умоляю простить меня за ту пытку, которой я подвергла тебя, но я не понимала… Нет-нет, я должна перестать извиняться! Я должна смело признать свою вину, не уклоняться, не извиняться. Если бы я оставалась в Египте, все было бы совсем по-другому. — Она прижалась лбом к его лбу — слишком близко, чтобы видеть его глаза. — Я недостаточно любила тебя, поэтому сейчас я страдаю. О, это ужасно! Я люблю тебя, Марк Антоний. Люблю больше жизни. Я не буду жить, если тебя не будет. Все, чего я хочу, — это оказаться навечно вместе с тобой в царстве мертвых. Мы будем вместе в смерти так, как никогда не были при жизни, потому что там есть покой, согласие, самая замечательная свобода. — Она подняла голову. — Ты веришь в это?

— Верю. — Блеснули его мелкие белые зубы. — Вот почему лучше быть египтянином, чем римлянином. Римляне не верят в жизнь после смерти, поэтому они не боятся смерти. Цезарь всегда говорил, что смерть — это вечный сон. И Катон, и Помпей Магн, и все остальные. Ну что ж, пока они спят, я буду гулять в царстве мертвых с тобой. Вечно.

Октавиан, я уверен, ты не хочешь, чтобы римляне продолжали умирать, а судя по тому, как ты обращаешься с армией моей жены, ты не хочешь, чтобы и египтяне умирали. Я думаю, к тому времени, как мой старший сын достигнет тебя, ты будешь в Мемфисе. Он везет это письмо, потому что я знаю, что в этом случае оно ляжет на твой стол, а не на стол какого-нибудь легата. Мальчик очень хочет оказать мне эту услугу, и я счастлив позволить ему это. Октавиан, давай не будем продолжать этот фарс. Я признаю, что в нашей войне агрессором был я, если это можно назвать войной. Марку Антонию не удалось ярко блеснуть, это так, и теперь он хочет все закончить. Если ты позволишь царице Клеопатре управлять ее царством как фараону и царице, я упаду на меч. Хороший конец жалкой борьбы. Пошли свой ответ с моим сыном. Я буду ждать ответа три рыночных интервала. Если к тому времени я не получу ответа, я буду знать, что ты мне отказал.