Я был другого мнения. Перед глазами у меня маячила белая рубашка, заляпанная очень молодой кровью, но переубеждать Долли я не стал, и вскоре он сам нарушил молчание:

— Может, оно и звучит грубо, только это не парень, размазня. Я и сам весь вечер чувствую себя размазней.

Когда Долли разделся, я увидел, что все тело у него в синяках, но он заверил меня: его крепкий сон ни один из них не нарушит. Тогда я рассказал ему, почему мисс Торн и словом не обмолвилась об игре, и он внезапно сел в постели, глаза его замерцали знакомым блеском.

— Вот оно что! А я-то удивлялся. Думал, это ты ей велел не докучать мне с футболом.

Позже, когда мы уже полчаса как погасили свет, он неожиданно сказал: «Понятно», — сказал четким и внятным голосом.

То ли что-то приснилось, то ли он все не мог заснуть — не знаю.

III

Как мог, я написал все, что помню о первой встрече Долли и мисс Виены Торн. Внимательно перечитал, и что же? Ну, познакомились, подумаешь, обычное дело. Но штука в том, что тот вечер и все его события находились как бы в тени сыгранного днем матча. Виена почти сразу уехала в Европу и на год с лишним улетучилась из жизни Долли.

Год был хороший — добрые воспоминания о нем и сейчас живы в моей памяти. Мы перешли на второй курс — это самое насыщенное время в Принстоне (а в Йеле — первый). Дело не только в том, что идут выборы в клубы старшекурсников, — начинает обретать очертания вся твоя дальнейшая судьба. Уже можно определить, кто из однокурсников далеко пойдет, причем не только по результатам учебы, но и по тому, как кто переносит неудачи. Лично у меня жизнь била ключом. Я прошел комиссию, позволяющую носить высокое звание принстонца, в Дейтоне сгорел наш дом, в спортзале из-за ерунды я ввязался в получасовой кулачный бой — с парнем, ставшим потом моим другом, в марте мы с Долли вступили в клуб старшекурсников, в который хотели попасть. Ко всему прочему я влюбился, но это уже тема другого рассказа.

Наступил апрель, а вместе с ним пришла первая по-настоящему принстонская погода: тягучие зелено-золотистые денечки, светло-прозрачные вечера, когда на душе смутная тревога и подсознательно ждешь — вот сейчас соберутся старшекурсницы и начнут петь. Я был счастлив, Долли же мешала быть полностью счастливым мысль о надвигающемся футбольном сезоне. Он поигрывал себе в бейсбол и под это дело отвертелся от весенних тренировок, но откуда-то издалека уже начинали доноситься отзвуки футбольного марша. Летом оркестры заиграли в полную мощь, и на вопрос: «Ты ведь приедешь к началу сезона?» — ему приходилось отвечать десять раз на день. Пятнадцатого сентября он с головой окунулся в уходящее принстонское лето — знойное и пропыленное, зато футбольное: схватки, вбрасывания, удары с рук и все прочее — и перевоплотился в личность, стать которой я желал больше всего на свете — кажется, отдал бы за это десять лет жизни.