Я стоял, смотрел на улицу, мучительно думал о той задаче, которую предстояло решить мне; пальцы мои то теребили край занавески, то поглаживали подоконник, то ощупывали какую-то плоскую коробку на нем. Я, наверное, не обратил бы на нее внимания, если б не задел больными пальцами за твердую крышку.

Отдернул руку и взглянул на коробку. Обычная, картонная, она была перевязана красивой ленточкой. Наискось по крышке шла надпись. Почерк Садап. "Моему дорогому верблюжонку от любящей жены".

Ага! Вот он, обещанный подарок!

Я покосился на спящую Садап, осторожно развязал ленточку и снял крышку. Из коробки ударил золотистый свет. Ошеломленный, я стоял, не веря своим глазам.

Передо мной лежала шкурка сура. Она была совсем свежая, невыделанная; от нее еще исходил запах крови и молока.

— Садап! — закричал я, подбегая к кровати с коробкой в руках. — Что это такое?

Все-таки я ошибался: она не спала. Ответила сразу, не испугавшись, не вскинувшись от моего крика.

— Разве ты не прочел? — спокойно ответила Садап. — Подарок, о котором я тебе говорила.

— Ты получила его от Касаева?

— Это не имеет значения… Если от Касаева, что из того? Не все же такие неблагодарные, как ты!

— Садап! — простонал я. — Он ворованный, этот сур! Мы искали его, понимаешь? Мы шли по следу вора. И этот след привел сюда, в мой дом!

— Ты сошел с ума! — взвизгнула Садап. — Этот сур от собственной овцы Касаева! Как ты смеешь!

Она вскочила с кровати и, кажется, готова была вцепиться в меня разъяренной кошкой.

И вдруг такая усталость охватила меня, что я вынужден был присесть. Мне все стало ясно. Я вспомнил, узнал тот нечеткий узкий след сапога, оставшийся возле входа в агыл. Эх, Каратай-ага! Ты стал стар, твои глаза, похоже, уже плохо видят. Той ночью приезжал к нам шофер Касаева — парень с разваленным шрамом подбородком. Значит, от нас он завернул в соседнюю отару передать строгий наказ Касаева: "Чтобы ни одна овца не пропала…" Зашел в загон, увидел сура… Чабаны спали. И он, как волк, нет, как верный пес, схватил добычу и отнес хозяину. Я не знаю, что он сказал при этом. Может быть, даже заверил, что суром окотилась одна из "хозяйских" овец. Может быть! Но это не меняло дела.

— Садап, — сказал я как можно спокойнее, — извини. Я, наверное, действительно сошел с ума. Это от усталости. Спасибо тебе за подарок. Я знаю: он тебе дорого достался.

Садап плакала. Успокоив ее кое-как и заставив лечь в постель, я сел за работу. Строка ложилась за строкой на лист бумаги. Ни выступления Каратая-ага, ни выступления Мерета Касаева выкидывать не пришлось. Они прекрасно уложились вместе.