Плаксин взял трубку, послушал, сдвинув брови.

— Минутку, — сказал он почтительно, — Евгений Максимович… Вас. — Балмасов взял трубку и, едва поднеся к уху, сразу преобразился, подобрался, сделавшись чуть ли не стройным. — Да, — сказал он, и в его голосе вместо расслабленно-барских ноток появилась и твердость, и зависимость, он признавал, что оплошал, но просил учесть, что очень старался. — Понял. Как раз этим и занимаемся. Да, он здесь. Нет, не настолько. Хорошо, я потом доложу. — Балмасов положил трубку и осторожно перевел дух. — Интересуется.

— Неприятная история, — заметил Плаксин, взглянув на Аюшина. И тот просто не мог не увидеть его озабоченность.

Да, Плаксин играл. Аюшин еще не осознал, что его насторожило, он лишь отметил некоторое несоответствие лица Плаксина всему происходящему. Опять заговорил Балмасов, причем поспешно, будто словами хотел что-то погасить, стереть в памяти Аюшина. И слова его были необязательны. Не было в них ни смысла, ни значения.

— Да, — обернулся Балмасов уже от двери, — когда закончите, зайдите ко мне. К тому времени я все утрясу. — Он поднял глаза к потолку. Дескать, там начальство, и его я беру на себя.

А Аюшин, получив от Плаксина с десяток листков бумаги, неважной, между прочим, бумаги, желтоватой, рыхловатой и вроде бы даже слегка мохнатой, вынул ручку и за пятнадцать минут бойко истолковал свою зловредную деятельность. Ему даже удалось ввернуть ловкую фразу, которую можно было понять и как раскаяние, и как усмешку над собственным положением. Анекдоты он ни от кого не получал, вражеского смысла в них не вкладывал, рассказывал исключительно ради общения и по собственной бестолковости. Работа ему нравится, он был бы счастлив посвятить журналистике остаток дней, а впредь обещает к анекдотам относиться осторожнее, к слушателям осмотрительнее…

— Бдительнее, — подсказал Плаксин, проходя мимо и заглянув в текст.

— Это верно, — согласился Аюшин и добавил: — Бдительнее. — Поставил дату и расписался. Плаксин все внимательно прочитал, достал из стола тяжелый литой дырокол, по всей видимости одного возраста с этим зданием, продырявил аюшинские листочки и подшил их в папку. Потом сунул ее в сейф, запер его, подергал для верности ручку. И Аюшин не мог избавиться от ощущения, что в сейф запирают что-то очень для него важное, может быть, какую-то часть его самого. Плаксин сидел минуту в неподвижности, уставясь в стол, похоже прикидывая — все ли сказано, все ли сделано. Наконец поднялся.

— Пошли. Балмасов ждет. Прямо по коридору, — сказал он, опять пропуская Аюшина вперед. — А теперь налево. И вверх по лестнице. Вот здесь. — Плаксин остановился у тяжелой дубовой двери, осмотрел Аюшина, смахнул серую пыль с плеч и открыл дверь. Они оказались в приемной. — Мы по вызову, — сказал Плаксин молодому лейтенанту.