— Здравствуйте вам, — говорю на всякий случай голосом слабым и подавленным виной, мне еще неизвестной.

— Садись, — ответствует Володя голосом, от которого по стеклу окна пробежала изморозь, как по лужам при первых ночных заморозках. — Как жизнь молодая?

— Протекает помаленьку, — ответствую я, невольно пряча «свой нестерпимо синий, свой нестеровский взор».

— Протекает или вытекает? — безжалостно уточняет Володя.

— Так вроде того, что как бы иногда то так, то этак…

— Где бомжара?

— Метет, — бестолково отвечаю я, пытаясь смятенным своим умом понять происходящее. — В смысле подметает. Дворником он нынче работает. Вроде справляется. Жильцы довольны. Комната у него в полуподвале. Женщина завелась…

— Красивая?

— Как бы выразиться, чтобы тебя не огорчить… На первом месте у нее шаловливость. И… как ее… Молодость. Ну, и само собой, конечно… Красота. Какая же молодость без красоты и шаловливости… А бомжара, он же это… По части женщин капризный… С кем попало не будет…

— Что не будет? — спрашивает Володя, и до меня доходит — оттаивает мужик, оттаивает.

— Жить.

— Сегодня у нас какой день?

— Среда.

— И через неделю будет среда, — проницательно замечает Володя. — Я внятно выражаюсь?

— Ты намекаешь на то, что будешь ждать меня с бомжарой?

— Почему буду? — удивляется Володя моей бестолковости. — Уже жду! — Он открывает дверцу тумбочки, вынимает початую бутылку коньяка и щедро наполняет две, достаточно емкие хрустальные рюмки, которые успела поставить на стол Валя, неизменная его соратница. — За твои творческие успехи! Привет бомжаре! — с подъемом произносит Володя, и я с облегчением перевожу дух — оттаял мужик. Слава тебе, господи!

Капитан Зайцев несколько раз прошел вдоль дома, всматриваясь в полуподвальные окна, и наконец в утренних сумерках рассмотрел слабое свечение в одном из них. Он вошел в подъезд, спустился на один пролет лестницы, нащупал в темноте дверь и постучал.

— Входите! Открыто! — тут же прозвучал женский голос.

Зайцев вошел. Первое, что он увидел, — кровать в глубине комнаты, даже не кровать, это был раздвинутый диван. Натянув одеяло под самые глаза, на диване лежала женщина. Только ее глаза Зайцев и увидел.